Четыре танкиста и собака

— Крепко тебе досталось? — шепотом спросил он Густлика.

— Да, крепко, — тяжело дыша, ответил Елень.

— У тебя были патроны в кармане?

— Нет. Это он сам мне их всунул.

— Сволочь!

— Не совсем.

— Почему?

Со стороны орудий поднялась в воздух ракета.

— Вперед! — приказал немецкий часовой.

На секунду все застыли как парализованные, а потом Кос более высоким, чем обычно, голосом скомандовал:

— По местам!

Натренированными движениями они быстро взобрались на броню, скользнули внутрь танка, который был для них домом, а сегодня должен был стать их братской могилой. Кос отклеил фотографию первого командира танка, снял оба его ордена и спрятал их в нагрудный карман.

Саакашвили пропустил вперед Томаша, сел на свое место, но не прикасался к рычагам, не ставил ноги на педали. Сцепив пальцы, он пытался остановить дрожание рук. Над открытым люком стоял часовой с направленным на него автоматом.

Григорий подумал, что было бы проще рвануться вперед, заставить часового выстрелить: пусть сразу, поскорее всему конец. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть черного отверстия ствола автомата, сделал глубокий вдох и почувствовал признаки приближающейся грозы.

Как только верхние люки захлопнулись, в танке стадо темно: глаза еще не отвыкли от солнечного света.

— Ребята! — позвал Густлик, приседая за спиной Григория. — Прежде чем я по морде получил, капитан сказал, чтобы мы не поворачивали под стволы пушек, а вели танк прямо к терновнику, а там дорога по выемке ведет к лесу…

— Как он это тебе объяснил? — быстро спросил Кос.

— По-польски.

— Все равно догонят, — вставил Томаш.

— Но у нас есть возможность, Григорий, слышишь?

По лицу механика, который как завороженный смотрел на ствол автомата, катились крупные капли пота. Нервно дергались мышцы на скулах, зубы выбивали дробь.

— Гжесь, слышишь? — еще раз повторил за его спиной Кос и приказал: — Ложимся на дно, не упускать же такую возможность!

Саакашвили слегка кивнул головой, показывая тем самым, что все понял. Он вздохнул, облизал высохшие губы и взялся за рычаги. Потом потянулся влево, к кнопке стартера, нажал на нее и при этом случайно коснулся острия сабли. Сабля зазвенела. Он отдернул руку. Звон стих.

Он снова протянул руку и взялся за рычаг. До его слуха донеслись знакомые мелодии, затем они ослабли и вновь зазвучали, но уже яснее. Прикрыв глаза, чтобы свет радужными лучами проникал под веки, он прислушался.

Слов он еще не понимал. Это мог быть и Амиран Даресданидзе, созывающий танковый экипаж, и Георгий Саакадзе, призывающий восставших бороться против сафавидских захватчиков. Но призыв звучал, он был обращен к нему, Саакашвили.

Горное эхо неслось по зарослям терпкого кизила, над фиолетовыми лучами пахучей травы реханди, парило над виноградниками. Все сильнее звучал ритм песни, все настойчивее уносил ее вверх, и вдруг Саакашвили понял, что это Дедамитца — мать-земля благословляет идущих в бой грузин. Он глубоко вздохнул и неожиданно для себя, для экипажа и для часового запел сильным чистым голосом:

— Картвело тхели хмалс икар…

Часовой, не совсем понимая, что нужно делать, поднял выше автомат, а в это время со стороны орудий взметнулись вверх две ракеты и засветились на потемневшем небе. Он решил не делать шума и, забросив автомат за спину, процедил:

— Ну, давай вперед, поющий смертник… — И, как бы уступая танку дорогу, спокойно отошел к стоящему в укрытии грузовику.

Засвистел сжатый воздух, заработал двигатель, набирая обороты, и одновременно яснее зазвучали в ушах грузина голоса, сливающиеся в песню. Глухой бас двигателя усилил мелодию, перешел на высокие обороты и рванул танк с места.

— Видишь вон те кусты? — показал Кос механику.

Саакашвили кивнул головой, продолжая петь, затем легко потянул на себя правый рычаг, добавил газу.

Раздались два первых выстрела — один снаряд ударил в бетонную стену, второй коснулся башни и отлетел рикошетом вверх.

Танк, описывая небольшой полукруг, набирал скорость. Солдаты на грузовике что-то кричали, но шофер не отважился выехать из-за укрытия на простреливаемое поле.

«Рыжий» теперь полным ходом мчался прямо на грузовик.

Несколько солдат вскинули автоматы, но, прежде чем они успели сделать первые выстрелы, люк механика захлопнулся, как забрало. Немцы разбежались в разные стороны. Однако не всем удалось уйти, потому что танк протаранил машину, разбил двигатель, смял кабину, как старую газету, и вдребезги разнес деревянный кузов.

В объективах приборов, находящихся в наблюдательном бункере, все это было видно как на ладони. Столб светлой пыли поднялся над разбитой автомашиной, прикрывая очертания движущегося среди высокой травы танка. Рядом во все стороны разбегались крохотные фигурки солдат.

— Проклятье! — заорал бригаденфюрер и выбежал из бункера. Было слышно, как он кричит на артиллеристов и ругает их последними словами за то, что они не стреляют.

— Наши люди… — пробовал объяснить хромой офицер-артиллерист, показывая на солдат.

— Огонь! — приказал эсэсовец.