Четыре туберозы

«На волнах первичных эфира
Мы несёмся, два брата, вдвоём;
Мы познали ничтожество мира
И Безвестному гимны поём.

Мы не мыслью, не телом узнали

О величии Неба и Бога,
Мы в душах читали скрижали,
Где правды сокрытой так много.

Мы знаем, как борются тени

За владычество грубого тела,
Как ищут они наслаждений,
В которых их жизнь онемела.

Но близится чистый, высокий,

Божественный день единенья,
И в мире, и в небе пророки…
Светлеет былое ученье…

Горят уж ярко лампады[145]

В чертах неприступного круга.
Грешный в них ищет награды.
А праведный светлого друга.

Но не кончена наша дорога,

Еще не увенчана битва.
Свершить нам осталось немного:
Пред нами Святая Молитва!

Раскроем злобе объятья,

Обнимем и небо и землю[146].
Ты Демона примешь проклятья,
Я духов заблудших объемлю!»
………………………………
Грозный, усталый, один,
Без веры в духовное счастье,
Владыка минувших годин
Не знает святого причастья,

То Демон, монах низверженный,

Запомнивший только, что прежде
Был мир, где он жил упоенный,
В земной сладострастной одежде.

Нет, он надежд не уступит!

Не может он духу поверить!
Борьбой он владычество купит,
И силой силу измерит!

И вот налетел он угрюмо,

Качая крылами своими.
И дрогнуло небо от шума,
И ужас прошёл меж Святыми!

Один только Князь его встретил,

Обнял его призрачным телом, —
Своим поцелуем отметил
Бессилье на смелом…

Века проснулись смутным роем,

Эфиры хлынули на тверди скал,
И над молитвами, проклятьями и воем
Победный голос прозвучал:

«Демон в бездонность низринут!

Седые столетия минут,
И Вечность сном вечным уснёт[147],
Умрёт непокорное тело, —
Тогда только он оживёт
И к Богу подымется смело!»

ВЕДЬМА ** Драма-поэма

ПРЕДИСЛОВИЕ

В уютной комнате, у камина, развалясь в мягком кресле, приятно мечтаем подчас мы о том, что мрак, окутывавший человечество, начинает редеть. С лучезарных высей научного знания как будто сползают туманные личины неопределённых страхов и суеверий. Разорванные в клочки, они тают, загораясь романтическим блеском. Вечерний, немеркнущий свет озаряет вокруг все мелочи, и они так отчетливо выделяются в этом свете.

Если нам скажут, что и теперь личина не сорвана, что и теперь между нами и Вечностью только игра в прятки, как часто мы не хотим этому верить: золотое зеркало горизонта и улица, залитая золотом, с весёлыми, бегущими людьми — разве есть ещё место ужасам тьмы теперь, когда всё прояснилось?

А между тем никогда ещё призрак не вырастал в таком грозном величии, как теперь, в этом золотом свете научных откровений.

Прежде в нахмуренном, сыром тумане мелькали ослепительные пролёты лазури, казалось, что туман призрачен, а то, что за ним, — есть лик неизменной Вечности. Но когда разорвался туман и повсюду блеснуло небо с каёмкой зари, стало ясно, что это — только голубая занавеска, окаймлённая золотой тесьмой, — голубая вуаль, накинутая над пропастью. Наука могла разогнать мрак, сгустившийся перед ней, но она не могла разогнать вечной ночи, из глубин которой сама явилась. В этом смысле она — «тёмного хаоса светлая дочь».

С личины спала личина. Призрак не мог спасти подобие собственной реальности, когда он предстал пред нами, разоблачённый. Золотое зеркало горизонта, и улица с зажигающимися фонарями, эти бегущие люди — мы уже знаем, что всё это незнакомо нам, хотя бы уж потому, что неизвестно пространство, в котором всё это происходит.