Четыре вечера на мертвом корабле

— Ага! — облегченно вздохнул судья, и зал насторожился. — Ну что же вы тогда сделали?

— Перелез на верхнюю койку.

— И опять заснули?

— Уснул.

Хохот пришлось прекратить длительным звонком. Когда зал утих, судья покачал головой.

— Как же вы не утонули вместе с пароходом?

— Разбудил товарищ.

— Как же вас удалось ему разбудить?

— Стащил за ногу, говорит: тонет пароход, пойдем на буксир пересаживаться.

— Ну, и вы пересели?

— Пересели, — оживляясь наконец, объяснил тот, — выбрался на палубу, гляжу: действительно, пароход того… А буксир кормой к нашему носу… Рукой достать. Я и перешел…

— Ну а там что вы сделали?

— Да ведь что ж было делать? Прилег немножко…

— И заснули?

— Действительно, заснул.

Сопровождаемый общим хохотом, матрос добрался до своей скамейки и, смущенный всеобщим вниманием, стыдливо прикрыл зевающий рот широкой ладонью. Когда его оставили в покое, он тотчас же уснул.

Следующий по делу очень важный свидетель не явился, и дело слушанием было отложено. Судебное заседание было закрыто, но развеселившаяся публика покидала зал неохотно. Заинтересовавшие меня соседи мои продолжали обмениваться по адресу матроса замечаниями, не очень лестными. Я остался возле них, держась наготове вступить с ними в разговор, чтобы снова вернуться к вопросу о корабельных самоубийствах.

— Этого олуха держать на пароходе! — сердито ворчал капитан. — Я бы не дал ему в руки весла на баркасе!

А вы говорили еще, что команда может быть непричастна к гибели парохода, — вмешался я. — Дело ясно, как день…

— Или темно, как ночь, — нахмурился он. — А слышали ли вы о том, что ни один корабль не погиб, не давши о том знать команде?

— Не слышал…

— Да, вижу, что вы многого не знаете!

— Охотно желал бы знать и был бы вам очень благодарен, если б вы рассказали что-нибудь подобное… Вы, как я вижу, старые моряки… — очень уважительно добавил я. — Вероятно, случалось вам быть свидетелями не одного такого случая!

Капитан, по совести говоря, человек еще не старый, видимо, польщенный моим замечанием, быстро расположился

— Да, мы таки поплавали в свое время, — сказал он и обернулся к своему соседу, низенькому, крепкому пареньку в кожаной, видевшей виды куртке. — Ну, штурман, расскажи-ка нам историю старого красавца „Баяна*!

— Что тут рассказывать! — отозвался штурман, но тотчас же и с явной охотой. — История короче воробьиного носа. Мы шли под всеми парами в Гамбург и уже чистили куртки, собираясь вечером погулять в городе… И вдруг — тревожный свисток. Мы все — наверх. Я выскочил первым. Пароход ревет, никто не понимает, в чем дело. Никакой команды нет. Бегу узнать, кто дал сигнал. И что же? У свистка никого нет, свистка никто не давал, а пароход ревет… Все на месте, все нетронуто, а он ревет… Можно было с ума сойти! Капитан перерезал проволоку, не понимая, в чем дело!

Признаюсь, мне стало жутко. Мы смотрели в рот рассказчика, дожидаясь объяснений непонятного происшествия. Он вздохнул и заключил коротко:

— Через четверть часа пароход пошел ко дну, как камень!

— Да, но что же случилось? — воскликнул я.

Они переглянулись, пожав плечами. Я переводил взгляд с одного на другого. Ни капитан, ни штурман не снисходили до объяснений. Третий из них, с которым я не успел еще перемолвиться ни одним словом, глядел на меня с жалостью. Как я мог заключить из предшествующего разговора приятелей, он был старшим помощником капитана. Круглое, хорошо упитанное лицо его сияло неизменным добродушием. Я остановил на нем дольше вопрошающий взгляд. Он, видимо, колебался. Я настаивал:

— Да объясните мне, что за чертовщина такая?

При всей своей доброте, он сам не мог снизойти до меня и потому небрежно кивнул четвертому приятелю.

— Лоцман, объясни гражданину штатскому, в чем дело!

Я награжден с детства водобоязнью: даже на наших волжских теплоходах я не засну иначе, как напялив на себя в уютной каюте (предварительно погасив свет) пробковый нагрудник, но язвительное обращение старшего помощника меня обидело. Я хотел возразить, но лоцман, самый младший и самый веселый из всех их, тотчас же, как по команде, обернулся ко мне:

— Дело в том, что „Баян" переломился надвое.

Я продолжал не понимать.

— Ну, ясное дело, не вдруг, — раздраженно пояснил тот, — пароход, перегибаясь, прежде всего натянул проволоку, идущую от свистка к капитанским мосткам. Получился тревожный сигнал…

Я невольно расхохотался.

— Дьявол вам на борт! — вскричал старший помощник с нескрываемым гневом. — Что вы гогочете, как старая негритянка, которая впервые видит настоящих офицеров в мундире? Что вы тут нашли веселого?

— Чтоб вам растолстеть, что я сказал смешного? — с недоумением оглянулся и лоцман на приятелей. — Разве не так было дело, штурман?

— Съешь меня ржавчина, если это было не так!

— Чёрт побери, объясните в самом деле, что тут смешного? — вступился капитан за команду и не без угрозы пододвинулся ко мне.

Я опешил.

— Простите мою несдержанность, — учтиво начал я оправдываться, — но ведь уважаемый лоцман говорил о явном совпадении, о явной случайности. Ну, разумеется, пароход дал свисток в силу того, что он перегибался…