Четыре вечера с Владимиром Высоцким

Рязанов. Скажите, пожалуйста, Миша, вам не приходила мысль сделать памятник другу?

(Тут он деликатно уклонился от оценки разных памятников, похвалив при этом скульптуру Александра Рукавишникова, установленную на могиле поэта на Ваганьковском кладбище.)

Шемякин. Я никогда не делал Володю в скульптуре, даже не пробовал делать никаких эскизов.

Рязанов. В силу того, что он вам слишком близок? Я знаю, о близком друге трудно и писать, и, наверное, делать портреты, скульптуры.

Шемякин. Да. Единственное, я нарисовал восемь иллюстраций к книге его стихотворений.

Рязанов. Что вам дала эта дружба?

Шемякин. На ум приходят слова Корнеля: «Дружба с великим человеком — это дар богов». Я считаю, что этого дара я удостоился. Володя сыграл в моей жизни громадную роль, прежде всего как человек. Которого я любил и люблю по сегодняшний день. Человек необычайный, утонченный. Обычно думают, что Высоцкий — хулиган с гитарой под мышкой или же он чересчур импульсивный. Это бывало моментами. Особенно когда он уходил в загул. А у меня дома он надевал очки. И ночами сидел, рассматривал монографии или что-то читал. Многие книги в то время нельзя было раздобыть в России. Это были очень тихие вечера и ночи.

Рязанов. Имело для него значение то, что вы замечательный художник? Или все-таки ваша дружба возникла от человеческой совместимости? А то, что вы художник, имело второстепенное значение?

Шемякин. Он, конечно, любил мои работы. Однажды, когда я приехал в Америку на несколько дней по делам, Володя прилетел в Париж и очень расстроился, что меня не было. Остановился у меня и стал названивать мне в отель. Он впервые увидел серию моих литографий «Чрево Парижа». И после этого принялся названивать через каждый час и читать по телефону строфы своего стихотворения «Тушеноши», на которое его вдохновили мои картинки. Писал стихи, посвященные мне или каким-то моментам моей жизни, называл меня ласково «птичкой»…

А вообще-то он комплексовал по поводу своего места в поэзии. Однажды влетел ко мне после поездки в Нью-Йорк, держа в руках томик Бродского. И заорал: «А ты знаешь, что мне Бродский написал, вот почитай!» Там было написано: «Большому поэту Владимиру Высоцкому. Иосиф Бродский». И Володя был счастлив все эти дни.

Володя очень мучился от алкоголя. А последнее, что угробило его, — он перешел на морфий. Как мы с ним только ни пытались бросить пить, зашивались вместе, даже ездили к учителю Далай-Ламы. Отвезла нас туда Марина. И только в машине сказала, куда нас везут. Приехали в маленький буддийский монастырь под Парижем. Нам сказали, что наставник Далай-Ламы может помочь нам умным советом или своей необычайной силой духа. Попросили опуститься на колени. Так, на коленях, мы и вползли с Володей к иссушенному старцу в желтых одеждах, в монашеском облачении. Сидел он на подушках. Мы с переводчиком. Переводчик тоже на коленях. Перед нами вползло несколько французов, они задавали глобальные суперсложные вопросы. О пребывании души в теле или о переселении душ, что-то в этом роде. Старец давал сложные ответы. Мы с Володей были последними. Мы боялись немножко, что наш вопрос — как нам избавиться от зеленого змия, покажется ему мелким. Но как ни странно, старичок очень оживился. Стал размахивать маленькими ладошками и рассказывать притчу, которую я уже слышал в православных монастырях. Одному монаху предложили совершить преступление. По притче он обязан был выбрать, какое именно. Он выбрал якобы самое безобидное — пьянство. А по пьянке совершил все те страшные преступления, от которых хотел отказаться. Наставник еще сказал, что будет за нас молиться. Повязал желтые ленточки мне и Володе. Смотрел на нас как-то ласково, с сочувствием. Когда мы уже собирались обратно уползать, он сказал, мол, вообще-то маленькая стопочка не вредит, она как-то веселит и успокаивает. Старичок не знал, что для нас маленькая стопочка — это как для акулы глоток крови.

Ее потом не остановишь. Володя держался некоторое время. И я держался. Иногда Володя звонил и спрашивал: «Как старик? Действует?» — «Действует, действует». Потом я раз сорвался, но соврал ему, что, мол, действует старик, действует. А однажды Володя позвонил из Москвы явно под сильным газом. Зарыдал и сказал: «Нет, Миша, старик, видно, забыл нас. Не действует».

Рязанов. От этой истории кровь стынет в жилах.

(Мы оба похихикали.)

Осень 1996 года. Наша съемочная группа приехала в небольшой городок Мезон-Лафит, что в тридцати минутах езды от Парижска. Так Владимир Высоцкий любил называть прекрасную столицу Франции. Я не случайно заговорил о Владимире Семеновиче. Ибо позади меня находится дом Марины Влади.

Старшее поколение наших зрителей помнит Марину Влади как замечательную «Колдунью» из франко-шведского фильма, поставленного по повести Куприна «Олеся». Тогда Марина Влади буквально ворвалась в нашу жизнь.