Четыре времени лета

Мы с Робером провели больше часа на телефоне и наконец нашли хоть что-то в Виссане, в пятидесяти восьми километрах к северу. Отель «Бухта». Хороший номер с видом на море.

Мы выехали после завтрака на моей машине. Ни он, ни я не хотели возвращаться, сообщать непоправимое. Мы хотели еще насытиться друг другом, посмаковать «нас», позволить себе еще в это верить.

О дай ему и мне не умирать, о дай гореть в огне и не сгорать.

Но прежде надо было, чтобы все, что наши тела сожгли здесь, все, что высвободили наши слова, открыли наши смелые жесты, все, что наши желания, наше неукротимое наслаждение изменили в нас навсегда, не разбилось в эфемерности, в безнаказанности летней страсти, но стало солью и кровью наших жизней. До конца. Чтобы мы были наконец друг у друга последними. И все – только после.

После придется опустошать дома, стирать воспоминания, продавать мебель. И строить дом.

После будет новая жизнь, новый словарь. И доверие, абсолютное. Бесповоротное.

После.

* * *

Отель оказался простым и славным, прием теплым. Много народу на пляже, по большей части семьи. Мы как-то сразу оказались далеко от атмосферы Ле-Туке, от кичливости парижан, от глухой ярости молодежи. Виссан (в Нор – Па-де-Кале произносят Уи-ссан) – маленькая коммуна, расположенная в центре бухты между двумя нагромождениями скал. Скал мыса Гри-Не, высотой сорок пять метров, и более высоких скал мыса Блан-Не (сто тридцать метров), идеальных на случай больших и безутешных любовных горестей. Здесь эрозия наносит трагический урон и каждый год меняет карту побережья. Туристы приезжают ради бесконечных пляжей, долгих прогулок, покоя, красоты скал и закатов. Мы же с Робером – чтобы изнурить друг друга любовью.

Три дня и три ночи мы провели в постели. Часто занимались любовью, научились прикасаться к безднам и укротили наши последние сопротивления. Много говорили. О нас. О наших прежних жизнях, о детях, улетевших слишком скоро, о наступившей с тех пор тишине. О несбывшихся мечтах. Всех этих маленьких пустотах, что засасывают жизнь. О жизни, которая будет у нас теперь. Без препон, искренней, цельной. Еще мы подолгу молчали. Вслушивались в наш новый любовный словарь: биение сердца, дыхание, трепет, вздохи и даже сон друг друга.

На четвертый день мы наконец вышли. Отправились обедать на мыс Гри-Не, в «Сирену» – ресторан над морем, семейный бизнес с 1967 года. Вид оттуда великолепный. Три дня мы с Робером были отрезаны от мира; когда мы пришли в ресторан, все только об одном и говорили: двое мальчишек, собиравших в это утро ракушки, заметили метрах в пятидесяти нечто принятое ими сначала за сундучок, потерянный пиратским кораблем, всплывший из морских глубин или даже с «Титаника». Они подошли ближе, и один из них хлопнулся в обморок. То был не сундучок с сокровищами, а тело старой женщины, бесформенное, раздутое, наверняка много дней пробывшее в воде. Быстрое расследование ничего не дало – море один из лучших могильщиков улик, – и жандармерия отправила тело в Институт судебной медицины в Лансе.

После этого – ничего. Никто не знал. Все строили догадки, каждый сочинял свой личный сценарий, вплоть до самых мрачных.

А я спросила себя, каким образом я умру. Когда-нибудь.

* * *

Как и все клиенты, мы пообедали легко.

Воспоминание об этой несчастной женщине не допускало ни рыбы, ни морепродуктов. Хозяева были в отчаянии. Что ж, возьмите тогда свежие овощи, немного мяса, ах, у меня остался только холодный ростбиф, и сыр: у нас есть изумительный сен-винок[41] от мадам Дегрев и чудесные авенские шарики, выдержанные три месяца в пиве.

После обеда мы в последний раз прошлись по огромному пляжу; долгая прогулка к мысу Блан-Не.

Поднялся ветер, но теплый; он хлестал наши красные щеки, уносил наш смех, вздохи, продолжавшие наши поцелуи. Очень скоро нам предстояло вернуться, и этот момент нас не пугал.

Совсем наоборот.

Я доеду на машине до своего дома близ Лилля; буду в час ужина.

Я попрошу моего мужа уйти и никогда больше не возвращаться, без всяких объяснений. Он сам поймет по моему лицу, по моим зардевшимся скулам, по моим слипшимся от соли волосам, по моим длинным ногам, которых я больше не показывала, что я безумно влюблена, одержима, что отныне я принадлежу другому и что это мой последний шанс. И он уйдет, без шума, ничего не разбив, ничего не потребовав.

Устранится.

И тогда я впущу Робера в мой дом, в мои объятия, в мою постель, в мою жизнь. На весь остаток моих дней.

Завтра же я ликвидирую прошлое.

Выброшу ненужные вещи.

Лишние воспоминания.

Необходимую ложь.

Все безделушки, глупости и гадости жизни, прожитой в служении другим.

Я продам или раздарю всю мебель, которую мы не оставим себе.

А потом он нарисует наш дом.