Четыре времени лета

Эти цветы. Мое наследство.

* * *

Было очень жарко.

В супермаркете стали продавать надувные бассейны – невиданное дело в Сенген-ан-Мелантуа, где дождь идет сто пятьдесят дней в году, – за бешеные деньги, разумеется. Люди жаловались на жару, люди всегда жалуются, они и не подозревали, какое лето ждет их в 2003-м. Пятнадцать тысяч умерших.

Я проводил дни у соседского бассейна, лежа на матрасе, некрасиво расписанном под черепаху. Уровни хлора и соли были идеальны. Температура воды была идеальна. Синева неба была идеальна. Жизнь была идеальна.

Но что идеально, то всегда ненадолго.

Я вдруг почувствовал тень. Прохладу тени. Решив, что солнце скрылось за облаком, я открыл один глаз. Рядом стоял Габриель. Огромный, красивый и загорелый. Он смотрел на меня и улыбался. Я хотел было сесть, но жалким образом плюхнулся в воду. Габриель рассмеялся, смех у него тоже был красивый.

– Я вижу, ты хорошо ухаживаешь за моим бассейном.

– Все безупречно, мсье.

– Габриель.

– Габриель. Вы уже вернулись? Вы должны были вернуться в начале сентября.

Он протянул мне руку, когда я подплыл к бортику. Я ухватился за нее. Он приподнял меня с силой отца.

– Я – да, вернулся. Вернулся один. Она ушла.

Неужели его жену унесла круговерть баскских ветров? Бешеный ветер? Неистовая, властная волна? На миг мне подумалось, что он, может быть, сам ее толкнул. Женщина не бросит такого красавца. Я вздрогнул, взял полотенце, чтобы вытереться. Он пожал пле-чами.

– Такое случается.

Знаю, подумал я. Женщины уходят от нас.

Он дал мне деньги, которые был должен. К сожалению, из-за того, что он вернулся раньше времени, мне не хватило жалованья за две недели, чтобы купить «Синий» и заменить двухместное седло одним длинным.

Видя мое разочарование, он предложил мне продолжать ухаживать за бассейном.

– До начала занятий, если хочешь.

* * *

Теперь большую часть дня я проводил дома.

С утра я читал комиксы в тени деревьев. Мама приобщалась к законам бухгалтерии и курила – никотин помогает, полезно для концентрации, говорила она. Мы с ней составляли тихую примерную чету без особых иллюзий. В час обеда я отправлялся заниматься бассейном Габриеля. Потом шел прогуляться к Могильной горе, куда мы ходили раньше с Викторией, оставляли велосипеды на краю поля и бегом бежали к знаменитому кургану. Мы представляли себе мертвецов, лежавших там больше двух тысяч лет, пыль, которая от них осталась; мы сочиняли их истории и через их вымышленные жизни пытались писать свою.

Я возвращался, и мне было еще грустнее.

«Тишина / Больше всего она… слышна»[14], – пел Кабрель в «Мертвом сезоне».

Ночами, в этой «тишине, что больше всего слышна», я всегда думал о ней.

И, как это бывает с умирающими, я прокручивал перед глазами фильм нашей короткой жизни: эти обещания, детские страхи, которые становятся самой плотью желания, когда мы вырастаем, этот смех, легкий, как влюбленные тела, все эти мечты одного за двоих. Я мечтал о том, чего она не уготовила мне. Я был братом, другом, жалким влюбленным, вплоть до проклятой крови. Я был наперсником, но никогда – возможным сердцем.

Я пытался придумать фразу, которую мог бы написать ей цветами моего отца, но мне не хватало слов.

Для того чтобы подарить их ей однажды, я, когда повзрослел, захотел стать писателем. Моя маленькая победа.

* * *

Во вторник, 10 августа, когда я выловил мертвую птичку, которая плавала на поверхности воды, раскинув странно изломанные крылышки, Габриель помахал мне из окна гостиной.

Он был не один. Но и не с женой. Она не вернулась. Нет. У него уже была другая. Такой красивый мужчина никогда не останется надолго один. У этой были светлые локоны, их пшеничный отблеск напомнил мне волосы Виктории. Он стоял лицом к ней и говорил, говорил, и время от времени очень красивым и каким-то усталым движением белокурая головка склонялась набок.

* * *

В среду, 11 августа, около четырех часов, я нашел Викторию лежащей на животе у бассейна на большом белом полотенце. Она не вздрогнула, услышав мои шаги по настилу. Ее голая спина, блестящая от масла для загара, была в точности золотистого цвета молочных булочек. А кожа, должно быть, ужасно горячей. Мое сердце сорвалось с цепи, заметались ночные демоны. Она медленно повернула лицо на звук моих шагов, как будто ждала меня, надеялась дождаться; медленно, как будто не хотела выдать сразу свою улыбку, признать пьянящую нежность ожидания, свое удовольствие. Но когда она узнала меня, из горла ее вырвался крик. Страх, смешанный с яростью.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, привстав, с недобрым взглядом пряча свою нарождающуюся грудь под белым хлопком жестом фокусницы.

– А ты что здесь делаешь?

– Я делаю что хочу, – фыркнула она, поджав губы.

– Тебе нечего здесь делать!

– Это тебе нечего здесь делать!

– Имей в виду, что это мне поручено ухаживать за бассейном!

– Имей в виду, что он разрешил мне сюда приходить, если уж хочешь все знать, приходить когда я хочу, будь он дома или нет!