Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Сижу сейчас в уголке крошечного, как клетка, садика и пишу вам это письмо посреди травы, под тенью лопуха и необыкновенно высокого зонтичного растения (Archangelica officinalis), которое нарочно не полол, потому что оно мне кажется очень живописным. Вечер теплый и ясный, солнце склоняется к закату, а высоко над головой летают последние перелетные ласточки и щебечут между собой о чем-то неизвестном. И вот переношусь своими мыслями к вам и думаю, что и у вас теперь такой же ясный и тихий вечер, и все у вас, может быть, уже сидят за большим столом на террасе или в саду под тенью больших берез и пьют вместе с вами вечерний чай, или, может быть, только что выкупались и возвращаются домой по тропинке, между деревьями парка.

Мое здоровье, дорогая, то же, что и прежде. Княжна Мария Михайловна снова посетила меня несколько раз и, добрая душа, уезжая прошлый раз, даже перекрестила меня несколько раз и прошептала надо мной при этом какую-то молитву, совершенно так же, как это делали вы в былые времена, отпуская меня на каникулы. Еще в прежний приезд она просила меня перевести для нее с английского небольшую статейку пастора Вильямса об Аароне (которую ей очень хотелось иметь по-русски), и я, конечно, охотно сделал это для нее. Но, как и следовало ожидать, по выражению дедушки Крылова: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник», сделал в этом переводе не одну ошибку, несмотря на то что читаю по-английски почти как по-русски и светские вещи, т. е. беллетристику или статьи по знакомым мне физико-математическим наукам, перевожу обыкновенно безошибочно. Но дело в том, что для вполне хорошего перевода нужно знать не только язык, но и сам предмет, и соприкасающиеся с ним науки — иначе всегда легко дать промах, как это случилось и со мной в некоторых местах. Так, слово «priesthood», которое по-английски одновременно означает и священство, и духовенство, я перевел словом «духовенство», а оказалось, что здесь именно нужно было сказать «священство». Точно так же перемудрил при переводе слова «gentiles», которое значит «язычники», а я, желая отличиться перед Марией Михайловной, перевел его словом «эллины», как это сделано в русском переводе Библии… А оказалось, что тут совсем и не нужно было мудрить, а перевести это слово, как оно есть. Но Мария Михайловна все же осталась очень довольна моим подарком, так как увидала в нем (как это и было на самом деле) доказательство моей готовности сделать для нее всякую услугу, не выходящую из пределов моих сил или вообще того, что я имею право для нее сделать.

Я уже писал вам, дорогая, как высоко ставлю я ее по ее душевным качествам, и чем более ее узнаю, тем более утверждаюсь в своем прежнем, уже высказанном вам мнении, что в древние времена она была бы христианской мученицей и святой, а в более поздние, чем мы живем, она была бы тем же, чем и теперь, т. е. героиней самоотверженной и воплощением бескорыстной любви к ближнему, проявляется ли эта любовь под знаменем религии или каким-нибудь другим, чисто гуманитарным знаменем. Ее религиозность (которая, замечу, не заключает в себе ничего узкого или ханжеского, а, наоборот, отличается терпимостью) и известная доля экзальтации придают только особенную целость ее характеру, и я не могу не сознаться, что она мне очень нравится такой, как она есть. По-видимому, она и сама хорошо заметила это и потому относится ко мне с большой нежностью, не требуя от меня религиозности, которой я ей не в силах дать.

С ее другом, митрополитом Антонием, у меня вышла прошлой зимой маленькая переписка. Оказалось, что он просил начальство разрешить нам написать ему в Петербург, если кто-нибудь будет иметь в нем какую-либо нужду, и я изложил ему те самые мои мысли об Апокалипсисе, о которых я писал вам два года тому назад, т. е. что апокалипсические звери: Телец, Лев, Дракон, Змей и так далее, если смотреть на них с чисто астрономической точки зрения, — суть не что иное, как сохранившиеся и до сих пор на звездных картах созвездия Тельца, Льва, Дракона и т. д., описанные настолько отчетливо, что дают полную картину звездного неба для времени, когда была написана эта книга. Затем я указал ему, что, вычислив астрономическими способами, когда эти созвездия и указанные в них (аллегорически) планеты имели данный вид над островом Патмосом, вычисления неожиданно привели меня к 30 сентября 395 года, т. е. ко времени проповеднической деятельности Иоанна Златоуста. В заключение же я спросил его, не может ли он мне указать какие-либо исследования по этому поводу в современной историко-теологической литературе, так как астрономическая часть древних книг меня всегда чрезвычайно интересовала… Митрополит Антоний был настолько любезен, что передал мое послание на рассмотрение одному из профессоров исторической теологии, а потом, 30 мая, прислал мне его ответ, отпечатанный на машине Реминггона, с маленькой припиской, где выражает удовольствие, что мог исполнить мою просьбу. Так как вас всех, без сомнения, интересует этот отзыв, то я и приведу вам его начало и конец.