Четыре жизни ивы

Он был знаменитым хирургом, страстно любящим своё дело, требовательным к себе и великодушным к другим. Отец был моим идолом, но вот уже год и без всякой на то причины я страдал от его недостатков. Отец казался мне слишком добрым и слишком несгибаемым. Его участливость граничила с наивностью и раздражала меня. Мне бы хотелось услышать, как он жалуется на жизнь, но ему всегда удавалось довольствоваться малым и честно исполнять изматывающую работу.

Отец не ведал, что значит «развлекаться». За семнадцать лет он ни разу не сделал мне воздушного змея и всего один раз сводил в зоопарк. На вечерней прогулке он никогда не шутил, но вёл душеспасительные беседы, внушая, что нужно быть честным и благородным.

Отец попросил меня сесть на кровать и заговорил об общеуниверситетских вступительных экзаменах, которые должны были состояться в июне будущего года. Он спросил, что я намерен делать.

— Даже совершая культурную революцию, — говорил он, — нельзя забывать об учёбе. Кто, как ты думаешь, будет строить социалистический Китай через десять, через двадцать лет, когда поколение твоих родителей состарится? Сегодняшняя молодёжь станет опорой завтрашнего дня. Не забывай о своей ответственности, ты понесёшь будущее страны на своих плечах. Без прочных знаний ты не сможешь участвовать в модернизации Китая.

Я опустил голову. В глубине души я был с ним согласен. Но отцовская мудрость раздражала меня именно потому, что он всегда оказывался прав, а я хотел научиться противостоять его дару убеждения.

— Но вы забыли о классовой борьбе, отец! — воскликнул я. — Под угрозой весь социалистический строй! Если не устранить контрреволюционеров, страна никогда не обретёт мира и мы ничего не сможем построить. Осознайте неотложность нашей борьбы! Отец взглянул на меня с удивлением:

— Ты прав, о классовой борьбе забывать нельзя. Но ты слишком молод и не умеешь отличать друзей от врагов. Ты ничего не понимаешь в политических вызовах. Посвяти себя учёбе.

— Ваш пессимизм опасен! — возмущённо возразил я. — Наш Председатель написал красным охранникам лицея при университете Цинхуа, чтобы поддержать их борьбу с пороком. Сегодня занятия приостановлены. Знания важны, но главное — это Революция.

— Ты собираешься изменить мир, а сам дерёшься с товарищами? Это и есть твоя культурная революция?

Вопрос прозвучал неожиданно. Из соседней комнаты вышла моя мать, она с трудом сдерживала гнев.

Я чувствовал, что меня загнали в угол, и молчал.

— Почему на тебе чужая рубашка? — продолжила допрос мама. — Где твоя одежда? Что у тебя на голове? Ты ранен?

— Нет, ничего, мама. — Я свернулся клубком на кровати и прикрыл голову рукой.

Моя мать была дочерью знаменитого врача и стала коммунисткой, разочаровавшись в старом Китае, где феодальные пережитки соседствовали с худшими чертами колониального режима. Учёба в университете дала ей, как и большинству девушек из хороших семей, внутреннюю свободу и сделала чуточку слишком восторженной.

Она протянула ко мне руки, но я не шевельнулся. От обиды у неё на глазах показались слёзы.

Мама без конца читала и перечитывала русские романы и плакала над судьбами любимых героев, чем безумно меня раздражала. Её чувствительность выводила меня из себя.

В душе мне хотелось броситься к ней и умолять о прощении, но вместо этого я напрягся и ударил кулаком по кровати, потом вскочил и пошёл к двери.

— Куда ты? — спросил отец.

— Я ухожу!

— Останься дома. Забудь все эти ненужные бредни, умоляю тебя!

Я оглянулся. Отец поднялся со стула. Мать стояла рядом с ним. Ночь окутала их своим густым покрывалом. Поражённые скорбью, они напоминали два чёрных изваяния.

Вернуться к ним значило бы отринуть Революцию, отвернуться от них — уничтожить самых любимых на свете людей. В это мгновение главным моим чувством была ненависть — к себе, к родителям, давшим мне жизнь, к судьбе, разрушившей наш союз.

Я повернул ключ, рванул на себя дверь и выбежал в коридор, где соседи готовили ужин. Чад, резкие запахи, обрывки фраз кинулись мне в лицо. Я споткнулся и кинулся прочь, даже не посмотрев, что именно опрокинул, кубарем скатился по лестнице и толкнул створки ворот.

Ночь, деревья, свобода.

Я отвязывал велосипед, когда на третьем этаже открылось окно. Мама звала меня, и я слышал в её голосе печаль и страх, но не обернулся, отёр слёзы со щёк, оседлал велосипед и помчался по тёмной улице.

Много месяцев подряд я не приходил домой. Родители навещали меня в лицее, где их каждый раз останавливала наш охрана. Мама приносила корзину с чистым бельём, крутыми яйцами и писчей бумагой. Она хотела, чтобы я писал ей письма. Но разве мог я описать мою новую жизнь?

Я ходил по лицеям, чтобы разжечь огонь Революции, обменивался идеями со студентами. Участвовал в демонстрациях и дебатах, был на встрече с женой Председателя Мао в павильоне Рыбака. Эта энергичная, фанатично преданная делу Революции женщина напутствовала нас и передала приветствие Великого Кормчего. Я сражался с теми, кто глумился над величием нашей идеологии. Как мне было объяснить матери необходимость и смысл этого насилия?