Четыре

Я присел у обочины, где трава пробивалась сквозь островки щебня. Неподалеку расположился еще кто–то, почти невидимый в ранних сумерках, слышался тихий неразборчивый разговор. Почти рядом со мною, скромно примостившись меж заносами сухой прошлогодней травы, всякого мусора, оставленного весенним паводком, тихо дремал мелкий ручей, весь в песчаных отмелях, белеющих в сумерках, как незагорелые плечи. Стало прохладно, сырость стала проникать под одежду и дотрагиваться холодными пальцами до кожи, стыдливо отдергивая их, чтобы спустя несколько секунд продолжить эту чувственную игру с нарастающим воодушевлением. Я собрал прошлогодние ветки, посуше, развел костерок. Разговор затих, потом возобновился, уже чуть громче.

Нет, я не путешественник, в необоримой одержимости жаждой познания непреклонно идущей по своему пути, совершающий великие подвиги ради раскрытия тайн мироздания — к своей славе и гибели. Я — тот, кто сидит у края его дороги и поддерживает огонь в костре, я, быть может, недостоин развязать ремень обуви у идущего, я лишь храню маленький колеблющийся круг тепла и света для того, кто, как и я, не может, или уже не хочет идти, для того, кто просто устал. Нам не суждено было до захода солнца достичь высокого града, высящегося вдалеке; прежде рассвета нечего и думать об этом. Мы будем сидеть у дороги, греясь в зыбком тепле костра, поддерживая его жизнь мертвой плотью деревьев, поддерживая неровную, как его пламя, гаснущую и разгорающуюся вместе с ним беседу живой плотью своих воспоминаний и мыслей собравшихся на обочине возле огня. Мне нечем накормить или утешить их, но во фляжке есть еще на дне спирт, холодный и безжизненный, как вода в крохотном, окруженном выцветшей прошлогодней травой бочажке спящего поблизости ручья. И там, в наползающей тьме, когда свет огня слепит и скрывает все, что находится за пределами освещенного им круга, я все же успел разглядеть маленькую, скорченную и почти человеческую фигурку.

Она качалась на легком, неощутимом ветерке, высохший покинутый чехольчик, судорожно вцепившийся мертвыми прозрачными лапками в такую же сухую и ломкую осоку, клонящуюся над холодной и безжизненной водой. Некогда, повинуясь тревожному и неодолимому стремлению, выползла она вверх по стеблю и замерла, истощив все силы и расставшись, наконец, со своей бессмысленной и жестокой жизнью. Разорвать свою хрустящую, более ненужную оболочку, и улететь, улететь навсегда, прочь, прочь от этой жизни, в которой сделано так много ужасных вещей, забыть, навсегда забыть о ней, растворившись в послеполуденном прозрачном небе…

(Пауза)

Конец сентября

Доктор, я часто вижу подозрительных лиц в вагоне метро. Каждый раз, когда я захожу в вагон метро, я их вижу. Я редко езжу в метро из–за этого, но всякий раз, когда езжу, я часто их вижу. Я вхожу и сначала стараюсь не смотреть по сторонам и вообще ни на что и ни на кого не смотреть, но когда все же посмотрю, их лица кажутся мне очень, очень подозрительными. Не то чтобы они выглядели как–то иначе, чем раньше, или делали что–то необычное, но они всегда вызывают у меня какое–то смутное беспокойство и тревогу. Их глаза, глаза, обычно закрытые толстыми складками век, или уставленные в книги и газеты, которые они держат в своих руках, сразу поднимаются ко мне, когда я вхожу, все до единого, и выглядят очень, очень подозрительно. Все как бы хотят сказать мне что–то, наверно, чтобы я не вмешивался в их подозрительные дела, молчал, не поднимал на них взгляд свой и не встречался с ними глазами своими, числом два, один правый, другой левый, — они так никогда и не могут договориться между собой, — правый видит все светло, празднично, живописно, цвета яркие, но немного так все расплывчато, неясно, разводы какие–то, прямо скажем, ничего толком не видит; левый — все видит ясно, хотя и не очень, четко, хотя и не совсем, графично — тона чуть приглушены, контуры выделены, темновато все, скажем прямо, но разобрать можно, не то что правым. Беда только, если обоими смотреть, все двоится тогда, расплывается, наезжает одно на другое, светлые, яркие, но неясные впечатления наплывают на четкие, но темные умозаключения, и картину все это в результате дает очень подозрительную, очень.