Четырех царей слуга

   — Ваша милость, велено вам при шпаге прибыть к боярину Фёдору Юрьевичу немедля. Великолуцкие стрельцы, что были в Азове, заворовали на службе. От полковников своих отложились...

Прибывший без промедления в Кремль Гордон постарался успокоить встревоженного князя Ромодановского и бывших у него ближних бояр Льва Кирилловича Нарышкина и Петра Ивановича Прозоровского. Стоя перед ними в кремлёвских палатах, иноземный служивый генерал твёрдо высказался о случившемся:

   — Ваше сиятельство, князь, стрельцов мало и пушек у них нет, потешные и бутырцы, в случае чего, утихомирят их и в слободах, и на Красной площади, где они вчера кричали.

   — Пётр Иванович, беглых воров-стрельцов в самом деле мало, но московский солдатский гарнизон тоже не велик тысячами. А в стрелецких слободах вот-вот могут ударить в набат.

В разговор вставил своё слово начальник приказа Большой казны боярин Нарышкин:

   — Набат-то ещё полбеды. Сколько било его в Первопрестольной. Опасно другое. Москва всегда полна была воровских людишек — тем только дай разгуляться. Будут жечь хоромы бояр да грабить лавки красных купцов, гостей заморских.

   — Солдатские полки и потешные этого воровства не позволят. А иноземные служилые люди...

На этих словах боярин Лев Кириллович Нарышкин перебил спокойного самоуверенного генерала:

   — Стрельцы-воры грозятся разорить в первую очередь не мои хоромы, а твой Кукуй. Тысячной толпой пойдут людишки на Немецкую слободу. По набату пойдут.

   — Набата не будет и разбойного воровства тоже. Я уже послал в Преображенское к потешным, в Лефортово в солдатский полк с приказанием усилить караулы у городских ворот и задерживать всех подозрительных людишек.

   — Генерал, если Москва взбунтуется, то ждать нам великого разорения и многих бед в отлучке государя...

   — Не взбунтуется город. У стрельцов слаба партия и нет предводителя, знающего командное дело. Таких людей я у них не знаю. Успокойтесь ради Господа Бога, мои бояре.

   — Ваша милость, Пётр Иванович, ты сегодня главный из воевод. На тебя у бояр вся надёжа. Расстарайся, будь ласков. А уж мы о твоих трудах царю-батюшке в Амстердам отпишем. Ты так про то и знай.

   — Государю Петру Алексеевичу я верный слуга и генерал. Моё слово и дело за царя всегда твёрдо...

Гордон привык реально смотреть на вещи, и особенно на военные опасности. Но генерал, успокоив как мог Ромодановского, постарался принять меры предосторожности, имея опыт усмирения Медного бунта. Он отправился в Бутырский полк, проверил наличие людей, усилил караулы и остался ночевать в Бутырках. Там всю ночь на въездах горели костры и стояли усиленные посты хмурых солдат, имевших при себе ружья с багинетами и полные лядунки патронов.

Князь-кесарь Фёдор Юрьевич в тревоге объехал потешные и солдатские полки. Но повсюду было тихо. Набата не слышалось, бродяг на улицах не виделось. У приказных изб стрелецких полков никто не толпился, не лаялся на боярство. Сторожа на рынках сказывали, что никто закрытые на замок купеческие лавки не ломал и не грабил.

4 апреля конфликт с явившимися в Москву стрельцами был улажен. Солдаты Семёновского полка (человек сто) и посадские люди-охотники из купечества, вооружённые кольями, «выбили» беглецов из их домов в стрелецких слободах и выдворили с миром из столицы. Брали стрельцов поодиночке, ломая ворота в их домах. Те не сопротивлялись, говоря:

   — Чего шумите, семёновцы. Мы и сами уйдём из Москвы на литовский рубеж. Мы люди служивые...

Они уходили действительно с миром, если не считать двух отчаянных голов, которые вздумали отбиваться у себя дома от семёновцев и купеческих недорослей ножами. Да и к тому же они «кричали ясаком» — то есть призывали своих товарищей и соседей к бунту. Один из них был так избит посадскими людьми, что вскоре умер, второго бояре быстро приговорили к ссылке в Даурские остроги. Были допрошены с пыткой и бунтовавшие в Стрелецком приказе стрельцы Чурин и Наумов, которых также приговорили к ссылке в Сибирь.

Когда об этом узнал Гордон, то с усмешкой сказал боярам, впавшим в «бабий страх»:

— Это не есть солдатский бунт. Дело не дошло даже до драки с кремлёвской стражей. Успокойтесь, господа сенаторы. В Москве второго Медного бунта не будет.

Стрельцы уходили в Великие Луки с оружием, чем-то ободрённые. Эта странная бодрость пугала столичных сановников. Настроение беглых стрельцов определял ответ царевны Софьи Алексеевны, который они смогли получить из Новодевичьего монастыря:

«Стрельцы! Вестно мне учинилось, что из ваших полков приходило в Москву малое число. И вам быть в Москве всем четырём полкам и стать под Девичьем монастырём табором, и бить челом мне, чтоб идти мне к Москве против прежнего на державство. А если солдаты, кои стоят у монастыря, к Москве отпускать бы не стали, — с ними вам управиться, их побить и к Москве нам быть. А кто б ни стал пускать, — с людьми, али с солдаты, — и вам чинить с ними бой».

Так что для опасений у князя-кесаря были основания. Он лучше шотландца знал, откуда подул по Москве ветер.