Четырнадцать дней для Вероники (СИ)

Да, он изменился, обворожительный молодой мужчина стал настоящим инквизитором, проницательным, неподкупным и не знающим жалости к нарушителям закона. Через тринадцать дней его приговор решит мою судьбу, мне бы следовало трепетать и страшиться, только вот нет страха в моей душе. И даже пустота, медленно пожирающая изнутри с момента ареста, стала меньше, когда сквозь размеренный тон инквизиторских вопросов прорвалась нотка живой мальчишеской ревности. Тобиас стал инквизитором, холодным и беспристрастным, но за этой старательно выковываемой пять лет бронёй по-прежнему живы чистая душа и пылкое сердце. А значит, там может жить и… любовь? Я передёрнула плечами, прижалась горячей головой к осклизлой, холодной стене. Первое исцеляющее снадобье, до чего же я всё-таки глупа, у меня жизнь висит на волоске, а я о любви думаю! Нашла время и главное место, ещё не хватало стишки начать сентиментальные кропать в темноте поземного каземата, уверена, после моей казни они стали бы дико популярны! Нет, всё, хватит на сегодня потрясений и раздумий, лучше закрыть глаза и провалиться в глухой сон, в котором не будет ни сомнений, ни метаний, ни серых, отливающих сталью глаз. Тьфу, да что же это такое-то?! Я вскочила на ноги, заставив испуганно шарахнуться в сторону бдительно подглядывающего за мной сквозь решётку в дверях стражника. Так, спокойно, Вероника, лучше не дёргайся, если не хочешь снова испытать на себе тяжесть многочисленных оков. Виновато улыбнувшись стражнику, я медленно наклонилась, сгребла в угол прелой соломы (в ручных кандалах сделать это не так-то просто, скажу я вам) и легла, примостив голову на каменный выступ. Всё, спать, пусть крепкий сон подарит мне верное решение… или хотя бы вернёт покой взбаламученной душе. О большем я уже (или всё-таки пока?) и не мечтаю.

День третий. Что говорят свидетели

Жителей Лихозвонья всегда отличала особенная лёгкость и открытость всему новому, особенно сулящему шумное веселье и обильное угощение, щедро сдобренное разнообразными хмельными напитками. И даже страшное проклятие, изрядно сократившее число горожан, не отбило у оставшихся в живых привычки радоваться и праздновать. Стоило только инквизитору покинуть мрачные своды тюрьмы, как его окружила пёстрая толпа горожан, почтительно притихших при появлении почтенного дорогого гостя, чья справедливость и проницательность не подвергались никакому сомнению и даже, наоборот, превозносились едва ли не до небес.

— По какому поводу собрание? — холодно поинтересовался Тобиас, так глазами сверкнув, что жители испуганно попятились.

— Не сердись, господин инквизитор, — примиряюще прогудел Элеас, пряча в серебристой от седины короткой бороде смущённую улыбку, — мы тут в честь твоего прибытия праздник небольшой устроили, уж не побрезгуй, окажи честь.

— А не рано праздновать-то начинаете? Я ещё толком ничего не узнал, только приступил к делу-то.

— И-и-и-и, милай, — нараспев протянула бойкая смуглолицая тётка, у которой выбивающиеся из-под платка седые волосы и глубокие морщины на лбу и у рта резко контрастировали с молодыми, озорными угольно-чёрными глазами, — много ли нам теперь надо-то? Живы остались — вот уже и повод. А уж приезд самого инквизитора — о-о-о, это событие знаменательное, на целых три дня народных гуляний с обязательным балом-маскарадом тянет!

— Только не на что нам теперь шумные гуляния устраивать, — вздохнул мужчина в богатой, но изрядно потрёпанной одежде, пошитой явно на более крупную фигуру.

— Ничего, — беззаботно отмахнулась молодайка в таком тесном корсете, что налитая грудь спелыми дыньками едва ли наружу не выпрыгивала, — живы остались, сумеем и разбогатеть. Кроме смерти всё на свете поправимо.

— Уж не побрезгуйте, господин инквизитор, — отвесил Тобиасу низкий поклон молодой мужчина, на рукавах которого были нашиты целых семь траурных лент, — почтите наше торжество своим присутствием.