Четырнадцатилетний истребитель

Машина горела, и огонь уже подбирался к бензобаку. Дымов стал сбивать шинелью пламя. Бойцы бросились разгружать из кузова боеприпасы. Ваня тоже схватил нагретый ящик со снарядами. Подняв, он согнулся от тяжести и, не разгибаясь, засеменил. В горячке никто не замечал мальчишку, и он таскал со всеми снаряды; потом, тяжело дыша, присел с бойцами и тогда только понял, какой опасности подвергался. В любую секунду снаряды могли взорваться и разнести его в клочья.

А лейтенант, как только заметил Ваню, сразу набросился на него:

— Тебе где приказано быть? Живо отсюда!

Ваня сжал челюсти так, что заскрипел песок на зубах, и, отойдя, бросился в горькую полынь.

Разбомбив хуторок, штурмовики разлетелись. А цикады так же неумолчно трещали, и солнце по-прежнему палило.

Рядом с Ваней остановилась машина с кухней.

— Зашибло, кажись, парня, — услышал он голос шофера Овчинникова и не спеша поднялся, залез в кузов на мешки.

Шофер потрогал испещренный осколками кузов и зло захлопнул дверцу. «Ишь, разукрасили, гады!» Машина тронулась.

Поравнялись с догорающим хуторком… Торчали одни черные трубы и тлели развалины, среди них обгоревшие трупы. Обугленные деревья с голыми, черными ветками походили на воздетые пятерней обгорелые пальцы…

Точно такой запомнилась Ване его родная деревенька после фашистского налета. Он метался среди страшных, пышущих жаром развалин, обрызганных кровью черепков… Искал, кричал, звал мать. А она, может, не могла откликнуться…

Ваню тогда подобрали, босоногого, военные из отступающей части; они одарили его той самой обмундировкой, которая после долгих странствий парнишки сегодня была сожжена. А глаза его запечатлели навсегда исковерканную родную деревеньку и стали не по-детски взрослыми…

…К вечеру повеяло прохладой, показался в зеленой кайме Дон. Через реку огромной дугой взметнулся железнодорожный мост. Но как ни мечтали бойцы окунуться, капитан даже напиться не дал — свернули в рощу. Здесь и привал.

Тут же пришел срочный приказ комдива Сологуба — все машины отправить к прибывающим эшелонам. Ваня с шофером и Удовико разгрузили продукты. Овчинников на прощанье попросил Федорова помочь повару:

— Ты уж постарайся, Вань.

У Вани закон: если кто попросит по-настоящему, в стельку разобьется, а сделает.

— Ведра давай! — потребовал он у повара и принялся заливать котлы, черпая воду из речушки, впадающей в Дон. Не успел Удовико опустить закладку в котел, Ваня нарубил целый ворох сучьев и расшуровал топку. Довольный прытью помощника, Удовико раздобрился:

— Передохни малость, сынок.

Федорову не по нраву гражданское обращение. «Раз уж прислан к военному повару, пусть командует. А не может, сам буду!»

— Некогда передыхать, — возразил он Удовико, — приказано обед сготовить к семнадцати ноль-ноль…

— От капитана приходили, пока я крупу мыл на речке?… — озабоченно спросил Удовико.

— Ага, — подтвердил Ваня. Ему очень нравилось, как по-военному звучало: «семнадцать ноль-ноль».

Когда на кухню заглянул комиссар Филин и спросил, не прислать ли кого в помощь, Удовико расплылся в широкой улыбке.

— У меня, товарищ комиссар, помощник трех стоит, — и, взглянув на Ваню, доложил: — В семнадцать ноль-ноль будет обед.

— Дело, — похвалил Филин, — у тебя боевой помощник. Ты знаешь, как он сегодня геройски боеприпасы спасал?

Ушел Филин, оставил Ваню в раздумье… Оказывается, комиссар знал, как он, рискуя жизнью, таскал снаряды.

Мальчишки — удивительный народ. Они то безумно озорны, то вдруг серьезно задумчивы. Обхватив коленки руками, Ваня словно прислушивался к тихому шелесту дубравы, к отдаленному грохоту боя, который доносился все явственнее. А Удовико было невдомек смотреть на бойкого и дерзкого парнишку, неожиданно пригорюнившегося. Не знал Удовико, почему Ваня такой, почему у него ожесточилось сердце. И комиссар Филин не знал того, как его бесхитростная похвала взволновала парнишку, напомнила погибшего в первые дни войны отца, не прощавшего ему шалостей и замечавшего всё доброе…

4

Без роздыху перебрасывали машины со станции грузы, а к исходу вторых суток подошли главные силы дивизии. В роще стало многолюдно, под каждым деревом и кустом бойцы свалились после тяжелого марша и спали богатырским сном. Предельно умаявшись, Овчинников тоже похрапывал под машиной. Ваня помогал повару выскребать котел. Явился связной от комиссара Филина:

— Всем срочно идти на митинг!

Со всей рощи уже тянулись бойцы на круглую, как большой пятак, поляну, вокруг которой по опушке строились полки в четыре ряда, скрытые от фашистских стервятников разлапистыми дубами. Среди тысяч бойцов самый юный боец в дивизии, Иван Федоров, стоял локоть к локтю с приземистым сержантом Кухтой, еле доставая пилоткой до плеча Черношейкина.

Посреди поляны кряжистый дуб в три обхвата. Под его зеленой густой кроной Сологуб, начподив, комиссар Филин, самый старый коммунист дивизии бронебойщик Пивоваров.

Комдив Сологуб дал команду:

— На вынос знамени… дивизия… смирна-а!..