Четырнадцатое, суббота

— Почем пирожки-то? — спросил я это говорящее отопительно-варочное устройство.

— Недорого, по полгрошика за пару, милый, ответила печь.

— У меня рупь золотой, неразменный. Сдачу дадите?

— Дам, милый, как не дать-то, конечно, дам.

— Значит так. Нам четыре с мясом…

— Со с мясом закончилися…

— Как же так, а говорили…

— Ассортимент нужно весь перечислять. Положено!

— Хорошо. Четыре с повидлом…

— С повидлой нету.

— Но с капустой-то есть?

— С капустой есть.

— Тогда с капустой. Восемь. Нет, двенадцать.

— Последние десять остались.

— Ладно, давай!

— Кинь монетку! Вон, видишь, в щелочку над устьем.

Я бросил в щель рупь, и было слышно, как он катится по внутренностям печки, видимо проходя тест на подлинность. Потом что-то щелкнуло, заурчало, заслонка откинулась, из устья выдвинулся засаленный противень, на котором чернело десять подгорелых пирожков. Заслонка с лязгом захлопнулась.

— А сдача? — первым делом произнес я с возмущением, уж потом намереваясь предъявлять претензии к качеству.

Печка была нема. Я колотил кулаками и по кирпичным бокам, и по заслонке, эффекта — ноль. Я оглянулся на своих товарищей. Черти! Ну почему никто не вмешался, пока я вел беседу с печкой. Почему никто не схватил меня за руку, пока я не кинул в щелку рупь? Но ребята отвернулись и зажимали себе рты, боясь рассмеяться в открытую.

И кому тут жаловаться? Ситуация совершенно идиотская, ведь со стороны-то все выглядит вот как. Стояла на поляне печь. Некто (несколько дней назад) напек в ней пирожков, оставил некондицию, а остальные забрал (или, допустим, съел) и ушел. Спустя несколько дней другой некто зачем-то засовывает в недра этой самой печки золотой рупь, а после не может его оттуда достать.

Делать нечего. Пришлось нам с голодухи съесть подгорелые черствые пирожки и отправляться в подземелье. Светя фонарем, я шел впереди, ведя всю группу под сырыми кирпичными сводами, пока не наткнулся на толстую, как рояльная проволока, паутину. Где-то щелкнуло реле, немного померцав, зажглась люминесцентная лампа, осветив дневным неярким светом почти круглое в плане помещение с замшелыми и покрытыми плесенью стенами. Из какой-то темной дыры, кряхтя и отдуваясь, выполз создатель этой самой паутины. Косматое чудовище размером было этак с годовалого бычка. Оглядев нас всеми восемью глазами, страшилище откашлялось и произнесло:

— Ну и какого лешего вы сюда приперлись?

— Я это, попросил бы… — обиделся Лешек

— Фу ты, ну ты, какие мы надуты! Странный вы, лешие, народ. Вот черт, к примеру, не обижается, когда ему скажешь «черт с тобой».

— Ну и иди к черту!

— И пойду. К двум чертям, у нас там «пулька» не дописана, это вы меня оторвали, а у меня там, может, мизер чистый на руках… В смысле на лапах. Вот разберусь с вами и пойду. А черти за вами апосля придут. Не к спеху, куда они, души-то денутся, правильно? Или среди вас есть праведники? Может, туда хотите?

Он поднял вверх мохнатую лапу, вторую правую. В первой правой он держал какой-то блестящий цилиндрик с кнопкой в торце, как у авторучки.

— Именно туда, — сказал Вольф, тоже показывая наверх. — Нам надо посетить здание, которое там, над нами. Но, думаю, выше пятого этажа мы подниматься не будем.

— А кто вас туда пустит? Приехали, ваш жизненный путь тута кончается. Оборотня я жрать не буду, волчатину я не ем, кровь только выпью. А остальных — уж не обессудьте, как говорится, френдз фор дина, — паук изобразил подобие ухмылки и пощелкал кнопкой на цилиндрике.

— Какие ж мы тебе друзья, мерзкое членистоногое! — возмутился Лева.

— Паукообразное, — поправил мутант.

— Тем более. Микроб из унитаза тебе френд.

И, обратившись ко мне, Лева сказал вполголоса:

— Чего-то я ляпнул сдуру. Ты, кстати, не знаешь, что такое унитаз? Какая-то чушь в голову лезет.

Я тоже поймал себя на том, что в голову лезет чушь. Как будто отходишь от наркоза или, проснувшись, хватаешься за обрывки ускользающего сновидения. И чушь какая-то заумная, мне вдруг представились три доказательства теоремы Ферма и два вполне работоспособных варианта принципа действия вечного двигателя.

— Уважаемое паукообразное, — как всегда галантно обратился к мутанту Вольф. — Имя-то какое-нибудь есть у тебя?

— Есть, — немного растерянно произнес паук. — Федей с детства кличут.

— Вот что, Федя. Во-первых, вот у этого товарища, — он указал на Леву, — есть ружье, заряженное пулями для охоты на безвздохового однорука. Стреляет этот товарищ метко и, главное, быстро. Это я так, для ясности. А во-вторых, выключи, пожалуйста, умклайдет, не надо честным гражданам мозги пудрить

— Ладно, — согласился Федя и щелкнул кнопочкой на цилиндрике. — Играем по честному. Итак, отгадываете три загадки — проходите. Не отгадываете — сожру. А вашей пукалки я не боюсь.

— Валяй, загадывай!

— Первая загадка…

Он сделал паузу, но, похоже, вовсе не театральную, просто усиленно напрягал память. Во внезапно образовавшейся тишине можно было услышать, как скрипят его мозги.

— Значит так. Сидит девица в темнице… Э-мм… Сидит девица в темнице, кто ее раздевает, тот слезы проливает.

— А четыре варианта ответа?

— Обойдетесь.

— Попыток сколько?

— Одна.