Чезар

Трасса М-5 была оживлённой. Я старался не терять темп, надеясь прибыть до обеда. Вереницы фур на выезде из города мелькали в боковых окнах, как вагоны товарняков. Зазевавшиеся машины отскакивали из левой полосы, стоило мне впиться в них светом фар высокого внедорожника. Выскочив из-под дымного купола мегаполиса, я почувствовал себя лучше, словно город утратил часть власти надо мной, словно отпускные кочевники приняли меня в своей строй. Их машины были хорошо заметны: гружёные, просевшие, с кофрами на крыше, с детскими рожицами в боковых стёклах, они стремились на юг, к морю, а может быть, в Москву или в один из кемпингов горнозаводской зоны.

Они торопились, огорчались ценой бензина, раздражались на детей. Но их цветные караваны были пронизаны счастьем. Счастье ехало с ними в виде пристёгнутых к крыше велосипедов, читалось на их возбуждённых лицах, размазывалось по щекам кремом от загара. Их счастье ждало часа, чтобы взорваться на галечном берегу, и в спешке они не замечали, что их большое путешествие уже идёт. Они на целые недели будут в плену чистого воздуха и облаков, будут жить другой жизнью, попробуют волны на вкус. Но сначала их ждёт дождливый хребет Уреньга, холмистая Башкирия, уютный Саратов и город-герой Волгоград… А что ждёт тебя, Шелехов? Ты стремишься выполнить задание, чтобы получить новое, и снова, и снова… Есть ли конец у этой цепи?

Навстречу потянулась бесконечная колонна военных «Уралов» и «Камазов» – я насчитал не меньше пятидесяти машин с роковым прищуром фар. Их тенты нервно дрожали на ветру. Лица их водителей были одинаковы, словно их вкручивали на место, как лампы накаливания.

Недалеко от Тимирязевского, где мне нужно было уйти с трассы М-5 на юг, я поймал себя на желании плюнуть на всё и рвануть прямо на Уфу и Самару, а оттуда – к морю. Сбежать, как делали многие челябинцы: кто-то на лето, кто-то навсегда. Чего мне не хватало, чтобы бросить этот паршивый город и слиться с толпой отпускных машин, стать безработным и беззаботным? Мне хватало всего, кроме умения видеть себя вне Челябинска: я так сильно прирос к нему, что удаляясь, превращался в призрака.

Миновав виадук, я выехал на пустую дорогу, которая шла к Пласту через Варламово и ещё десяток сонных деревень. По асфальту струились пятнистые тени берёз. Их рощи чередовались с пологими холмами. После шумной трассы М-5 здесь было так спокойно, словно всё движение сводилось к слабому колыханию листвы и крутым виражам местных оводов.

Вдалеке на фоне синего горизонта прыгал трактор, сам похожий на насекомое, и я попытался представить жизнь тракториста. Чувствует ли он разлившийся вокруг него простор? Рад ли ему? В чём его работа? Наслаждается ли он этим тёплым днём накануне летнего солнцестояния или страдает с похмелья?

Я выключил кондиционер и открыл окна. Свежий воздух рывком наполнил салон и стал метаться, как очумевший пёс. Утром воздух ещё сохранял следы прохлады, потом запах тёплыми травами, а потом и вовсе стал горячим и вязким, как мёд.

Приступ случился около деревни Кочкарь. Обычно я чувствую его приближение, но здесь, увлёкшись ландшафтами, я пропустил первые симптомы, не заметил потливость рук и разгоняющийся пульс. Бессознательная сила уже нарастала внутри меня, но я думал, что это ветер холодит щёки. Меня слегка знобило, я прикрыл окно, на мгновение отвлёкся и вдруг почувствовал страшный удар: первой мыслью было, что я врезался во встречный КАМАЗ.

Я слетел с дороги и затормозил уже на обочине, почти свалившись с насыпи в поле: машина зависла по диагонали. Я хрипло дышал, ощупывая себя и не находя следов крови, и наконец понял, что катастрофа произошла в моей голове, как случалось уже много раз. Проклятый рикошет из прошлого. Его невыносимая громкость каждый раз сбивает меня с толку. К ней невозможно привыкнуть.

Врачи запретили мне водить машину, пока я не начну принимать таблетки, которые запрещают вождение тем более. В этом месте врачебная логика всегда ускользала от меня, поэтому я продолжал ездить. Обычно приступы случались под вечер, и я умел определять их приближение. Сейчас же мне просто повезло, что на встречной полосе, которую я пролетел наискосок, действительно не оказалось КАМАЗа. Я всё ещё слышал эхо взрыва в голове и, даже понимания его иллюзорность, не мог отделаться от впечатления, что звук действительно существует, сминая мои барабанные перепонки. Я чувствовал боль в ушах.

Врачи считали по-другому. Они называли это ПТСР, пост-травматическое стрессовое расстройство, которое ставили, не глядя, большинству бойцов, вернувшихся из горячих точек, если те обращались за помощью. Вообще, когда человек придумывает способ классифицировать проблему, людям кажется, что она наполовину решена. В моём случае медицинская наука дала сбой, и, даже озаглавив мой недуг, врачи не смогли его победить или хотя бы смягчить. В последние годы приступы стали реже, но, думаю, сыграл роль естественный ход времени.