Чья-то любимая

Чем больше я об этом думал, тем больше злился. Эльмо и Винфильд имели наглость таскать за собою ораву наглотавшихся наркотиков фанатичек и в то же время идеализировать Джилл. Во мне закипала ненависть при виде того, как она старалась быть ласковой со всеми в этой команде. Что касается меня, я считал такое ее поведение чистым притворством передо мной. Как только возле нее собиралось штук пятьдесят старых мужиков, с которыми она могла бы пофлиртовать, ей уже не нужно было особенно подлаживаться под меня. Для нее всегда найдется где-то какая-нибудь другая съемочная группа, которую она будет очаровывать. А поскольку большинство из этих болванов были настолько восхищены Джилл, что не осмеливались за нею даже поухаживать, все их чувства сводились только к чистой привязанности. А, может быть, ничего другого Джилл и не было нужно.

Я возненавидел всю киноиндустрию, потому что весь тот день напролет все кружилось и вертелось, и я не мог спокойно предаваться своим мыслям. Я старался забиться в угол, весь на нервах, и словно чем-то пристукнутый. Именно в этом и состоит самая скверная особенность любви: сама по себе она от тебя не уходит. Для того, чтобы все ясно обдумать, тебе обязательно надо быть с кем-то на равных.

Джилл по-прежнему не возвращалась. А я по-прежнему не мог подавить в себе раздражения против нее. Но искать ее я не собирался. В конце концов она вернется сама и сама извинится. Джилл обязательно решит, что поступила со мной слишком резко и что на самом деле я – не такой уж плохой. Вернется она еще и потому, что, плохой я или хороший, – все равно я был таким, каким сделала меня она. Пусть наши отношения и гроша ломаного не стоят, но благодаря мне она регулярно трахалась. Пусть не все было идеально, но встряска была всегда. Конечно же, Джилл в конце концов непременно заявится.

Всю вторую половину следующего дня я ошивался возле плавательного бассейна. Мне было интересно наблюдать, как какой-то жирный коротышка, француз-продюсер, пытается подцепить для себя девчонок-подростков. Этот француз был на редкость похож на жабу. Он курил огромную сигару, а на голове его красовался синий берет. До этого я отослал своих двух интернов в аэропорт. Они должны были запечатлеть на пленку, как погружают в самолет гроб со стариной Тони. А еще мне хотелось, чтобы они покрутились там подольше и засняли бы все это отребье, когда оно будет карабкаться в свои самолеты, чтобы отвалить домой.

Когда я вернулся в комнату, там сидела Джилл. Она разговаривала по телефону. Под глазами у Джилл были темные круги. Ссора наша была незначительной, но Джилл пережила ее очень глубоко, и теперь явно проступал ее истинный возраст. Джилл кончила разговор как раз в тот момент, как я кончил переодеваться.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я. – Ведь ты не хочешь, чтобы тебя видели с таким дешевым ублюдком, как я. Почему бы тебе не выйти замуж за Джеймса Джойса или еще за кого-нибудь его ранга?

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты не лез на рожон, – сказала Джилл. – Я пришла извиниться, но если ты будешь таким противным, я могу решить, что извиняться не стоит.

– Возможно, и впрямь, извиняться не стоит. Мне совсем не понравилось, что ты убежала и провела ночь с этими двумя придурками. И все только из-за того, что ты взбесилась. Ты бы могла никуда не убегать и спокойно отстаивать свое мнение, хотя бы один раз за всю нашу с тобой жизнь. Тебе надо было бы знать, что я даже мог бы измениться, если бы только ты была со мною достаточно долго.

Джилл вздохнула.

– Это я знаю, – сказала она. – Дело в том, что мы с тобой иногда ведем себя по отношению друг к другу так безобразно, что я в такие моменты начинаю думать, что все между нами рухнет. И я убегаю – потому что не хочу, чтобы это действительно случилось.

– Мне не нравятся твои привычки, – сказал я. – Я не какой-то там вырвавшийся на свободу гад ползучий. Ты ведь ни разу не видела, чтобы я бросался из комнаты и проводил ночь с другими женщинами, если ты меня обижаешь.

– Разве тебя можно обидеть? – спросила Джилл и подошла ко мне поближе.

– Почему же меня нельзя обидеть?

– Не знаю, – сказала Джилл. – Ты никогда никаких чувств, кроме злости, не проявляешь. Мне кажется, что ты не очень-то ранимый.

– А вот это то самое слово, которое я тоже не выношу, – сказал я. – Ранимый. Такое же вымышленное, как и талантливый. Не хочу я быть талантливым и, черт побери, не очень-то стремлюсь быть ранимым. С кем это ты говорила по телефону?

– С Бо, – сказала Джилл. – Он спросил, не возьмусь ли я завершить все мероприятия по выпуску фильма Тони.

– И что ты ему сказала?

– Что согласна.

Я пошел в ванную и включил душ. Джилл последовала за мной.

– Что-нибудь не так? – спросила она.

– Тебе даже не пришло в голову чуть подождать и спросить моего совета, трудно было, да? – разозлился я. – Может, у меня на эти полгода были другие планы относительно нас с тобой. Может быть, в мои планы совсем не входило сидеть без дела и глядеть, как ты будешь собирать воедино этот зряшный фильм. Ты хотя бы могла ему сказать, что подумаешь.