Чикагский блюз

Не доходя до дачи метров двести, я лег под куст и навел бинокль на веранду дяди Жоры. Сквозь крупную листву сирени и тюлевые занавески на окнах смутно виднелась тетя Зина. Вот она появилась на крыльце, заперла дверь и, беззвучно шевеля губами, повертела головой: наверное, звала Чарли. Точно! Они вышли из калитки, и тетя Зина опустила ключи в карман халата. Огляделась и направилась в конец улицы. Чарли, шныряя по обочине и задирая лапу у каждого дерева, потрусил за ней. Скорее всего, она ненадолго пошла к соседке – Розе Ефимовне. Ага, вот они повернули к ее дому и скрылись в калитке. Я опрометью бросился назад, доложить обстановку.

Дядя Жора азартно посмотрел на меня, на отца и, выскочив из канавы, как мог, припустил к даче. Мы шагом обогнали его у поворота.

– Открывайте дверь, готовьте одежду! – распорядился он, придерживая одной рукой капюшон, а другой подтягивая то, что считалось в его одеянии штанинами.

Дядя Жора важно прохаживался у своей веранды в отцовских штанах и свитере, когда вернулась тетя Зина с Чарли и недоуменно оглядела его:

– В.чем это ты?

– Промок немного, Сергей дал сухое. Где ты ходишь?

– Не хватало еще тебе простудиться! – Тетя Зина стала торопливо отпирать дверь. – К Розе Ефимовне за рецептом ходила. Как ваша рыбалка?

– Рыбы нет, а раков полное ведро наловили. – Дядя Жора закинул на плечо рюкзак и вошел в дом.

С колотящимся сердцем я влетел на нашу веранду и столкнулся с отцом:

– Ты ведро из канавы брал?

Отец страдальчески зажмурился и приложил руку ко лбу:

– Беги! Может, еще там! Стой!

Я вернулся. Отец вошел в комнату, скрипнул дверцей платяного шкафа и вынес мне хрустящую пятидесятирублевку:

– Если нет, то пробегись по буфетам, может, купишь. – Отец хлопнул себя по затылку. – Вот дураки!

…Обежав все буфеты, включая банный, я поплелся в рыбный магазин на проспекте Ленина, надеясь купить хоть какой-нибудь рыбешки.

У ворот закрывшегося рынка сидел на ящике инвалид Шлыков. Перед ним на куске фанеры краснели раки. Они были размером с наших и так же вкусно пахли укропом, лавровым листом, перцем…

– Самых крупных уже разобрали, – важно сказал Шлыков. – Сейчас и этих разберут, мужики за деньгами побежали.

– Это откуда? – торопливо спросил я.

– С Красавицы, кажется, – сказал Шлыков. – Дай закурить.

– Беру все! За сколько отдадите?

– За что купил, за то и отдам, – с достоинством сказал Шлыков. – Десятка!

IV. Грустный июль

1

В то лето мы несколько раз ссорились с отцом – он хотел, чтобы я аккуратно выполнял обещанное и не забывал о своих обязанностях. У меня же ничего не получалось: возвращался с гулянья позже, чем обещал, забывал зарыть в лесу консервные банки, неделю не вспоминал о шланге, который требовалось свернуть и убрать в сарай, отдавал приятелю велосипед и потому не мог вовремя получить белье из прачечной. Многое было не так, как хотелось бы родителю.

– Пойми, так нельзя! – выговаривал мне отец. – На выполненных обещаниях мир держится! А невыполненные его разрушают!

Он начинал приводить примеры из ближнего и дальнего прошлого. Я понимал, что отец прав, но ничего не мог с собою поделать: на следующий день мне вновь указывали на мою забывчивость, и я начинал кипятиться.

…В тот день я опять вернулся домой поздно и еще издали заметил, что в комнате бабушки горит свет. За шторами светился фонарик в виде тюльпана, который еще неделю назад я обещал бабушке перевесить ближе к спинке кровати. Стараясь не шуметь, я закрыл калитку на щеколду и неслышно поднялся на крыльцо. Завтра же с утра и перевешу!

Папа с дядей Жорой играли на веранде в шахматы. Чарли, свернувшись клубочком, дремал в кресле. Увидев меня, он приветственно стукнул хвостом по спинке кресла. На зеленом сукне письменного стола белели шахматные часы с упавшими флажками.

– А почему без часов? – спросил я, чтобы опередить вопрос о позднем возвращении.

– Сломались, сломались, – хмуро проговорил дядя Жора; он крепко прижимал к доске черного коня, которому Чарли сгрыз полголовы еще в щенячьем возрасте; дядька, похоже, проигрывал. – Такие нежные часы стали делать – не стукни по ним, понимаешь…

– Починим, починим, – сказал отец. – У нас в институте есть умелец, он после войны за одну ночь в Потсдаме куранты на ратушной башне починил, ему за это орден дали. И фарфоровую осу – символ трудолюбия. Шахматные часы для него – раз плюнуть!

– Кстати, о птичках, – сказал дядя Жора, не отрывая взгляда от фигур на доске. – Я тебе рассказывал, как меня в Астрахани на сдаточных испытаниях «Гнома» оса в ногу тяпнула?

– Что-то не припомню, – уставившись в доску, отозвался отец.

– Ха! – сказал дядя Жора. – Эта хитрая тварь размером с воробья проникла в мой носок, дождалась, когда я суну туда ногу, и – вжиньк! – тяпнула в большой палец! Я так вопил, что горничная вызвала милицию, решила – убивают!

– Хорошо, что не в плавки, – отсмеявшись, сказал отец; он явно выигрывал.

– Жало оказалось размером со спичку, монтажными плоскогубцами тянули! – сказал дядя Жора. – Палец распух, как баклажан! Я ходить не мог – директор завода свою «Волгу» выделил, палочку пришлось покупать…