Чикатило. Явление зверя

— Ты пять лет назад чалился в Ростовском СИЗО по подозрению в гоп-стопе. Было?

— У вас же там все написано… — ответил Гризамов.

— Тогда не срослось, тебя выпустили. Но перед этим ты посидел в одной камере с гражданином Кравченко. Тут указано, что твоим делом занимался капитан Липягин. Помнишь такого?

— Ну, вроде помню…

Витвицкий навострил слух, готовясь к откровениям, и тут же вздрогнул от резкого окрика.

— Блядь, ты че тут целку мне разыгрываешь?! Четко, внятно: Липягин тебя к Кравченко подсадил? Зачем? Что велел делать?

Заключенный вздохнул и начал говорить…

* * *

…Камера, в которую Липягин пять лет назад подсадил Гризамова, была небольшой: две шконки, одна застелена, другая голая, стол, лавки, в углу унитаз за низкой кирпичной стенкой, под потолком тусклая лампочка, забранная железной решеткой. Таких камер Гризамов на своем веку повидал не одну.

На лавке у стола сидел типичный терпила по жизни, Гризамов сразу это понял. Он и фамилию сокамерника запомнил — Кравченко. Вот этот самый Кравченко сидел на лавке и меланхолично пил чай из эмалированной кружки. А больше в камере никого не было.

С лязгом закрылась дверь. Гризамов со скрученным матрасом под мышкой подошел ближе, остановился в паре шагов от стола и еще раз демонстративно оглядел камеру, задержав взгляд на все так же пьющем чай сокамернике.

— Ну шо, сиделец, вечер в хату?

Мужчина не ответил, словно специально давая повод.

— Часик в радость, чифирек в сладость, ногам ходу, голове приходу, сто тузов по сдаче, матушку удачу ходу воровскому, а смерть — мусорскому… — ерничая, продолжил Гризамов.

— Ага. И тебе не хворать, — равнодушно кивнул Кравченко.

Гризамов сделал еще шаг вперед и посмотрел на сидящего сверху вниз.

— Ответочку забацать не хочешь? — поинтересовался Гризамов. — Шо, за губу закатал? Или ты из оленей будешь?

— Да не пыли, — поморщился Кравченко. — Вон, шконка свободна, занимай.

Гризамов, набычившись, посмотрел на Кравченко, соображая, что предпринять. Вариантов было немного. Приняв решение, он кинул свернутый матрас на стол так, что едва не сбил на пол кружку с чаем.

— А мне твоя нравится! — с вызовом бросил он.

Кравченко медленно повернул голову, поглядел на сокамерника.

— Хорошо. Занимай мою.

У него были глаза обреченного человека. Нет, все-таки первое впечатление всегда самое верное — понял Гризамов.

— Ты шо, бля, терпила по жизни?

Кравченко не ответил.

— Ты посмотри, как мне свезло, а? Терпила в хате!

Мужчина подошел к заправленной шконке и резким движением сдернул на пол матрас с подушкой, простыней и одеялом.

— Э, терпила! Шконку мне заправь!

Сокамерник не ответил, он все так же сидел без движения, сгорбившись за столом. Гризамов толкнул его в спину.

— Я шо, не по-русски сказал? Или ты, как старый вор в законе, только по фене ботаешь? Могу и так: шементом мне ламку в ажур, черт мурловый!

Гризамов снова толкнул Кравченко. Тот медленно, нехотя встал. Он оказался не мелким, высоким даже. Гризамов чуть присел, сжал кулаки, готовый к драке. Но Кравченко, не глядя на него, взял со стола матрас и постельное белье, перешагнул через лавку, подошел к шконке и принялся заправлять. Такое уж точно мог сделать только терпила.

Гризамов поглядел на сокамерника с выражением брезгливости и отвращения.

— Ты шо, в натуре, мятый, как дойка коровья? Может, и за щеку примешь без базара?

Заправлявший простыню Кравченко вдруг резко развернулся и ударил Гризамова кулаком в лицо. Удар вышел настолько быстрым, сильным и неожиданным, что тот отшатнулся и полетел через скамейку. Со стола со звоном посыпались кружка, тарелка, еще какая-то мелочь.

Гризамов мгновенно подскочил на ноги, отступил на пару шагов и тронул лицо. Нос отозвался болью, на пальцах осталась кровь. Гризамов с ненавистью поглядел на Кравченко.

— Сука! — процедил тот сквозь зубы. Он стоял перед Гризамовым злой и угрюмый, но не нападал. — Тебе следак что, откос обещал, если меня прессанешь?! Я зону топтал, я эти прогоны знаю. Ты ж из блатных, а на ментовскую хуйню повелся, да? Своему корешу намек оглоблей сделал…

— Кто тут кореш? Ты, шо ли, лохмач драный? — перебил Гризамов. — У тебя на лобешнике сто семнадцатая горит, а на жопе три короны!

Он отпихнул ногой валяющуюся на полу кружку, чтобы не мешалась под ногами, и принял бойцовскую стойку.

— Тебе следак напел, а ты уши подставил под сранье ментовское, — упавшим голосом произнес Кравченко. — Не убивал я никого. Девочку ту пальцем не тронул.

— Шо? — Гризамов страшно и зло оскалился, показывая желтые зубы. — А еще бы ты сознался, падла…

— Матерью клянусь! Не я! Вот сдохнуть мне — не трогал ее!

— Да хоть жопой своей клянись, — ухмыльнулся Гризамов. Чем больше он глядел на сокамерника, тем больше утверждался в своей правоте. — Ты — лохмач, морда тряпочная. Ни хуя тебе веры нет.

— Тогда можешь пиздить. Мне похуй.