Чикатило. Зверь в клетке

– А ваша жена, сын – они тоже считают, что это глупость? – спрашивал между тем Витвицкий.

– При чем здесь моя семья? – рассердился вдруг Чикатило. – Оставьте. Они и без вас настрадались. Мы уже переезжали один раз, меняли всю жизнь. Только потому, что меня подставили. Сказали, что аккумулятор украл. А я никогда ничего такого не делал. Я честный человек. Честный труженик.

– Вы любите свою семью? – Витвицкий словно не заметил раздражения.

– Не понимаю, какое это имеет отношение?..

– Я же сказал, я не следователь, – иначе повернул фразу учителя капитан. – Я психолог. И у нас не допрос, а беседа. Как зовут вашу жену?

– Феодосия, – голос Чикатило зазвучал мягче: не то воспоминание о жене его успокоило, не то изображал примерного семьянина. – Фенечка я ее всегда звал. Фиалочка. И дарил цветы фиалки всегда и духи «Фиалка»…

– Вы с ней не говорили после задержания? – поинтересовался Витвицкий. – Что она обо всем этом думает?

– Дома поговорю, когда отпустят.

В этой реплике было столько уверенности, что казалось невозможным усомниться в высказанной мысли. Но Виталий Иннокентьевич все же позволил себе сомнение:

– А если не отпустят?

Чикатило поднял взгляд на Витвицкого, будто собираясь ответить, но ничего не сказал. Открылась дверь, в кабинет заглянул Горюнов.

Витвицкий едва заметно кивнул майору, тот отступил.

– Прошу вас, Феодосия Семеновна, – прозвучал из темноты коридора его голос, и в кабинет шагнула Фаина.

Она остановилась, глядя на Чикатило. Тот тоже смотрел на жену, и во взгляде его появилось что-то новое. В глазах Фаины стояли слезы, было видно, что фотографии произвели на нее впечатление.

– Андрей?.. – очень тихо произнесла она, и в голосе ее прозвучала такая боль, что Витвицкому сразу стало ясно – она поверила.

Чикатило привстал навстречу жене, та в ужасе отступила. Тогда задержанный опустился на стул, сжался, пряча взгляд, и заерзал, словно желая забиться в угол.

1992 год

– Я мечтал о постоянной работе на одном месте. Жить в деревне, иметь побольше детей. Моя трагедия в том, что я не выдержал современных перегрузок городской цивилизации. Надо было раньше жениться, поселиться в деревне, трудиться без командировок. Отрыв от семьи привел к тому, что я одичал. Постоянство в семье, в труде – это облагораживает.

Чикатило был теперь заметно напряжен, взгляд его будто прилип к кулону-лезвию. Тихо шурша, крутил кассету диктофон.

– Вы сказали «одичал», – отметила журналистка. – Это что значит?

Чикатило не ответил. Взгляд его остекленел, он неотрывно смотрел на вырез кофточки. Кассета закончилась. Диктофон щелкнул, наступила мертвая тишина.

– Сумели бы вы изменить свою жизнь, если бы удалось вернуться в прошлое, лет на двадцать назад? – сменила тему девушка.

Пытаясь уйти от неловкости, она встала и наклонилась за диктофоном. Но вышло только хуже. Кулон покачивался в вырезе на фоне груди… Чикатило сглотнул.

– Уходите, – сказал мгновенно осипшим голосом.

– Андрей Романович, последний вопрос, – поторопилась журналистка.

– Уходите! – повторил Чикатило негромко, но страшно.

– Все. Интервью закончено, – поспешил вмешаться стоявший у двери начальник СИЗО.

Журналистка бросила на него расстроенный взгляд, но спорить не решилась, забрала диктофон и пошла на выход. Уже у дверей обернулась, кинув прощальный взгляд на осужденного. Чикатило сидел, сжавшись, он словно уменьшился в размерах. Сейчас он выглядел жалко.

– Андрей Романович, если вы не виноваты, – не сдержалась девушка, – правда не виноваты, вам нужно в прессу обращаться. У нас сейчас гласность и демократия, свободная пресса больше влияния имеет, чем продажные судьи.

Чикатило не ответил. Зато начальник СИЗО уже без церемоний взял журналистку под руку и вывел из комнаты.

* * *

Витвицкий говорил с Чикатило уже почти два часа. Присутствие кого бы то ни было из сотрудников угрозыска при этом разговоре не допускалось, это было важным условием. Потому оставалось только набраться терпения и верить, что у капитана все получится. Ожидание давалось нелегко и действовало на нервы.

Горюнов стоял возле входа и напряженно курил, когда задумчивый Витвицкий вышел из здания УВД. Майор поглядел на психолога, тот замедлил шаг, остановился и отрицательно покачал головой.

– Совсем ничего? – спросил Олег Николаевич, хотя и так все было понятно.

– Ничего.

– Да, подвел ты нас всех, Виталий Иннокентьевич.

Витвицкий смолчал, он был расстроен, кажется, больше майора.

– Пойду Брагина «обрадую», – сказал Горюнов и с досадой щелчком отбросил окурок.

– Подождите, – остановил его капитан. – Есть еще одна мысль…

1993 год

Чикатило метался по камере как загнанный зверь. Смотрел на лампу, и воображаемая петля то и дело возникала в воздухе, прямо под тускло горящей стеклянной колбой. В какой-то момент Чикатило даже искривил лицо, словно собирался заплакать, но вместо этого уселся на нары, взял лист бумаги, карандаш, и принялся писать, тщательно выводя буквы: «Письмо Андрея Чикатило в газету “Аргументы и факты”».