Чинара

- Почему-у?

Наконец Арина приоткрыла рот, блеснула белыми фасолинами зубов:

- А ты был тихий!

- Я?! - изумился Костя.

- Ну а кто ж! - засмеялась она. - Думаешь, можно любить такого?

Он вспомнил, что и верно, был тихий, и, обрадовавшись чудесному превращению, захотел сию минуту, не сходя с места, узнать у нее всю правду.

- Так душа ж у меня была ясная! Аринушка, скажи:

разве этого мало?

- Я - женщина! Я все яркое люблю.

- Одно яркое?! - опять изумился Костя.

- Женское сердце - цветок! И сорвет его лишь красивый!

- Аринушка! - отчего-то мучился Костя. - Хоть убей, не пойму тебя. Какое ж ты место душе отводишь? Где ей быть; впереди или после тела?

- Люби, пока любится, не спрашивай!

- Да боюсь я: вдруг опять стану тихим. И ты разлюбишь меня.

Уля вскипела, сердито расходилась волнами, на тот берег нашла дымка. Костя было кинулся наперерез воде К Арине, но она вскинула над собою руки в тумане и белой птицей ринулась с обрыва вниз.

- Куда? - страшно закричал Костя, плывя к тому месту, где бурлил еще след от ее тела. - Куда?! - почти стонал он, задыхался и глотал брызги. Ответь, где быть душе?

Круто накатилась на него волна, след пропал. Костю отнесло куда-то потоком, ставшим непроницаемо-мглистым, как грозовые тучи. Под Костей ворочались, сшибались камни, и, теряя надежду, что Арина где-то проступит из мглы, зло подгребая к себе воду, он крикнул с мольбой и страхом:

- Душу не губи! Отве-еть!

Крикнул... и проснулся. В окна лениво сочился рассвет.

А в дверь кто-то настойчиво колотил палкой. Костя помедлил, отер со лба пот, прислушался к грохоту и, догадавшись по ударам, кто там, босиком пошел открывать.

Евграф Семеныч спозаранку прискочил. Жил он на отшибе, в ладной деревянной избе, которую купил у одной семейной женщины, уехавшей с дочерьми в город. Будучи на заслуженном отдыхе после многих лет учительства, Евграф Семеныч больше книг не читал, думая, что с него и прежнего хватит. Остаток дней своих он проводил за плетением и сбытом корзин либо, уединившись, размышлял о том, что есть человек как существо биологическое. В хуторе о нем говорили: больно учен стал, как постарел. Мол, иной раз и не поймешь, о чем рассуждает. Костя жалел Евграфа Семеныча и охотно принимал его в сторожке. Часто они вдвоем собирали травы и приготовляли лекарства, беседуя о жизни растительного мира.

Костя впустил старика и опять лег на кровать. Евграф Семеныч подобрал набрякшие полы - трусил прямиком через болотце в сухой осоке, - сел на единственную табуретку. На его лице было написано смущение. Может быть, в нем будили стыдливое чувство воспоминания о вчерашнем вечере, где он вел себя с излишней живостью.

- Не спится мне, - Евграф Семеныч тронул рукой клок своей бороды. Дай, думаю, к тебе забегу. А ты...

бледный!

Костя тянулся к старику и почему-то доверял ему свои тайные мысли, хотя Евграф Семеныч иногда был не в меру болтлив. И сейчас Костя поддался откровению:

- Сон мне, Семеныч, привиделся. Будто купаемся мы вдвоем с Ариной в Уле. Будто купаемся, и вдруг она - нырь в воду! И уплыла от меня. Звал ее, звал - не откликнулась.

- Снам не верь, - наставительно заявил Евграф Семеныч, - В молодости, помнится, я лекции читал о природе сновидений. Сам профессор Дудкин, ученейший человек, их одобрил! Можешь мне поверить... Я доказал: сны от нездорового состояния, от горячки мозгов. Ты много думал о ней, вот и приплелось купанье.

- Думал, - сознался Костя.

Вживаясь в настроение Кости, Евграф Семеныч поерзал на табуретке.

- Арина Филипповна женщина изумительная, - сказал он. - И мне кажется, она была неравнодушна к тебе.

Смелее, Костя... Ради нее стоит рискнуть.

- Страшно...

- Эх и рыцари пошли! Скинуть бы мне годков тридцать, как бы я приударил за Ариной Филипповной! - Евграф Семеныч мечтательно закатил свои маленькие глазки, прищелкнул языком. - "Куда, куда вы удалились, мечты моей златые дни..."

Наговорившись, старик ушел, и Костя, все еще лежа на кровати, стал перебирать в памяти подробности сна.

Он впервые видел себя красивым, и это встревожило его:

К чему? В прежних снах он всегда был таким, как есть.

Костя вспомнил о пробуждении, о том миге, когда он частицей трезво вспыхнувшего сознания опять вернулся к действительности и наперекор тревоге пожалел, что ложь сновидения уступила правде. Ему сделалось грустно и одиноко.

Он взял с подоконника битый осколок зеркала и безотчетно сунул его за пучок сухой, как порох, почечуйной травы.

Арина пришла уже в сумерках, когда он и не ждал ее.

Костя засуетился, дрожащими пальцами нащупал спички в печурке, чиркнул о коробок. Желтоватый язычок огня светлячком забился внутри его составленных вместе ладоней, озарил прядь волос, упавшую на лоб. Он поднес спичку к лампе, фитиль занялся жаром, стал потрескивать, красновато светясь сквозь матовое стекло пузыря. Пузырь постепенно налился белым и непривычно ярким светом.

Арина сощурилась.

- Ужмурь лампу, глядеть больно.