Чинча и апельсиновая косточка

Несолёное здешнее море. А так хотелось настоящего моря. Я росла на море и не видела его ровно половину жизни – 11 лет. Неподалёку нагло нарисовался парусник. И вот тогда мне стало по-настоящему плохо. Есть песня – «Малыш, возьми мои паруса…», она много лет держала меня на плаву. И вот…

Весёлая пропойца и пропЕвица получилась из меня.

Засунула голову в грязную воду, распластавшись по камням, пыталась заставить себя захлебнуться. Наверное, со стороны это смотрелось как первое утро Робинзона. Вот только полз пострадавший обратно в море.

И впервые за три года вдруг сломалась и, оторвавшись от воды, заревела отчаянно и горько. Особенно, когда поняла, что инстинкт сильнее и жить всё-таки хочется. А от этого кому угодно станет плохо. И началось другое – судорожное вымаливание прощения у Бога.

Через несколько минут параноидально-суицидальный приступ прошёл. Вместо него меня начала тревожить невысокая сухопарая женщина, которая появилась рядом. Она сказала, что её зовут Тамара, что она из Мурманска. Убегая от её подробных расспросов – что случилось, чем помочь – я пошла обратно к рюкзаку. Впервые не узнала саму себя – раньше я не убегала от людей, от вопросов и желания помочь. Директор мой тогдашний, подъехал со своей командой к яхт-клубу. Но остановилась на углу и посмотрела на часы – 13:25. И замерла – сама не знаю отчего.

На залитую солнцем площадку вылетел сверкающий чёрный джип Ниссан, а следом за ним грузовой мерседес «Служба спасения». Первая мысль была – что-то случилось! Вторая – кого спасать?

Кто бы знал, что случится обыкновеннейшее чудо, а спасать будут меня саму?

Но из джипа первым выскочил мой друг Дивицкий. И побежал ко мне. Мы столкнулись в тени яхт-клуба, обнялись. Непривычно бородатую его мордаху я расцеловала с щенячьим воплем. И тут из джипа вышел человек с пепельно-русой бородкой. И рысьими глазами. Я еще не разглядела толком его лица, я ещё не услышала его голоса – но уже силой заставила себя не смотреть, не замечать, не думать, не…

– Воробьенок, знакомься, это Билл. Загружайся в машину.

Не успела ни разглядеть, ни по привычке протянуть руку. Повернулась к рюкзаку, перехватила лямку, вскинула на плечо и почувствовала, как мгновенно улетучилась тяжесть. Обернулась и встретила взгляд светло-карих рысьих глаз. Сияющих, хитрых, безжалостно-нежных. Что было в них в тот момент, я не разгадаю, наверное, никогда. Пепельно-русая бородка, смуглая кожа, концы острых почти эльфийских ушей. И совершенно неуловимый возраст, совершенно неведомая родственность, единство не по крови – по духу.

И глубокий бархатный голос:

– Я помогу…

Хотела фыркнуть в ответ и не смогла. Только улыбнулась. И забухало в груди – как у щенка, которого приласкали. Такого щенка надо пристрелить – ни пса из него не получится, ни волка уже не выйдет. Жаль, никто не пристрелил в тот час. Было бы проще.

Наконец, вскочила в джип, мы поехали. В машине уже было трое – как ещё и мы с Андреем уместились – непонятно. Только на третий раз въехали на территорию – охрана почему-то трижды выгоняла нас за ворота и трижды мы врывались обратно, на территорию. А вкруг машины метался тополиный пух и сухая листва, и солнечные лучи в этом круговороте – словно стрелы летели в нас. Почему-то перед глазами возникало и пропадало тускло мерцавшее обручальное кольцо на руке спасателя, сидевшего рядом. Хрипловатый смех водителя, голос Дивицкого, запах дорогого одеколона и профиль начспаса – я запомнила каждую минуту, каждый жест и каждое слово. И смех – чуть грубоватый, чуть соленый на вкус, но такой долгожданный смех этого человека.

И когда мы всё-таки прорвались, то увидели совсем небольшую площадку клуба. Небольшая прямоугольная территория, море по бокам и впереди, а чуть левее – большой ржавый ангар. Наш отряд заехал на самый край, к причалу и остановился около огромной ржавой рамы, лежавшей в траве. Под ногами хрустела «бижутерия» – болты, гайки, мусор и стекло. Я выпала из машины и подумала вслух:

– Как после Армагеддона.

Выбрали место почище, стали ставить палатки. В какой-то момент начспас и я оказались рядом – стояли и смотрели на море и соседний причал. Там маячил белый парус. И вдруг пропела строчку из песенки Митяева: «Вернусь, вернусь, вернусь – дробятся по Хибинам…» Словно угадала будущее.

Мне, конечно, говорили, что земля в Кронштадте – камень. Но чтобы настолько! Промучившись с колышками своей допотопной палатки до упора, я позвала:

– Помогите колышки загнать! – и крепкие руки начспаса тотчас же отозвались. Помог так, что кованые колышки, изогнутые буквой «зю», ещё долго радовали меня в походах. А я посеяла их впоследствии от Луховиц до Воронежа.

Когда лагерь возник, а на поляне появились стол и стулья, мы собрались и начали «фестивалить». Золотистые снаряды баночек пива «Бочкарёв», искрящаяся от соли щука, Билл, Дивицкий, ребята-спасатели, московские друзья и я.