Чингисхан

Гонец всю дорогу распевал старые песни про монгольские голубые степи, про лесные горы, про девушек Керулена, похожих на алое пламя костров, но ни разу не пропел донесения пославших его багатуров. Прибыв в стоянку великого кагана, пройдя через восемь застав телохранителей-тургаудов и очищенный дымом священных костров, гонец подошел к желтому шатру и остановился перед золотой дверью. По сторонам входа стояли два необычайной красоты коня: один молочно-белый, другой – саврасый, оба привязанные белыми волосяными веревками к литым золотым приколам.

Изумленный такой роскошью, гонец-монгол упал ничком на землю и лежал до тех пор, пока два силача-тургауда не подняли его под руки и не втащили в юрту, бросив на ковер перед Чингисханом. Монгольский владыка сидел, подобрав под себя ноги, на широком троне, покрытом золотом.

С закрытыми глазами, стоя на коленях, гонец пропел выученное донесение, заливаясь высоким голосом, как он привык петь монгольские былинные песни:

Донесение величайшему от его старательных нукеров,
Субудай-багатура и Джебэ-нойона.

Сын бесхвостой лисы, Мухаммед хорезм-шах,

Кончил жизнь в шалаше прокаженного,
А змееныш его, непокорный Джелаль,

Ускользнул через горы Иранские,
Там бесследно исчез он, как дым.
Мы покончили с ними! Идем на Кавказ,
Будем драться с народами встречными.
Испытаем их мощь, сосчитаем войска,
Пронесемся степями Кипчакскими,
Где дадим мы коням отдохнуть.
Мы запомним пути, мы отыщем луга
Для коня твоего золотистого,

Чтобы мог ты на Запад грозой налететь,
Подогнув под колено вселенную,
И покрыть все монгольской рукой.[143]
В мире сил нет таких, чтобы нас удержать
В нашем беге до моря Последнего,
Там, зеленой волной пыль омывши копыт,
Мы курган накидаем невиданный
Из отрезанных нами голов.

На кургане поставим обломок скалы,
Твое имя напишем священное,
И тогда лишь коней повернем на Восток,
Чтоб умчаться обратной дорогою
Снова к юрте твоей золотой.

Окончив песню, гонец, зажмурившись, впервые взглянул в свирепые глаза недоступного простым монголам владыки. Пораженный, он снова упал ничком. Чингисхан сидел невозмутимый, непроницаемый, с полузакрытыми глазами и, кивая седеющей рыжей бородой, чесал голую пятку. Он смотрел устало на лежавшего перед ним гонца и сказал как бы в раздумье:

– У тебя горло как у дикого гуся… Тебя подобает наградить… – Он порылся в желтом шелковом мешочке, висевшем на ручке трона, достал кусок запыленного сахара и втиснул его в дрожащий рот гонца. Затем каган сказал:

– Джебэ-нойона и Субудай-багатура еще рано хвалить. Посмотрим, удачно ли закончится поход… Ответное наше слово мы пришлем с особым гонцом.

Движением пальца каган отпустил гонца. Он приказал его накормить и напоить кумысом, а также достойно угостить сопровождавшую его охрану. На другой день он всех отправил обратно, догонять ушедший далеко вперед монгольский отряд.

Прошел год, и никаких известий об ушедших на запад монголах не приходило. Однажды Чингисхан сказал несколько слов своему секретарю, уйгуру Измаилу-Ходже, и приказал, чтобы запечатанное письмо (никто не знал его содержания) повез гонец, увешанный бубенчиками с соколиными перьями на шапке (знак спешности). Охранять гонца он поручил темнику Тохучару с туменом в десять тысяч всадников.

– Ты поедешь до края вселенной, пока не найдешь Джебэ-нойона и Субудай-багатура. Там, на твоих глазах, гонец должен передать наше письмо Субудай-багатуру из рук в руки. Они теперь забрались так далеко, что их теснят тридцать три возмущенных народа. Пора их выручать.

Тохучар в тот же день направился со своим отрядом на запад отыскивать умчавшихся на край вселенной монголов.

Глава третья В поисках последнего моря

Вперед, крепконогие кони!

Вашу тень обгоняет народов страх.

Из монгольской песни