Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Я это ни у кого не отнял, и никто мне этого не давал! — ответил он, глядя на их удивленные лица.

Достал из карманов резные деревянные игрушки и поставил их на красный столик под войлочной стеной юрты. Столик был низким, но достаточно широким, чтобы на нем уместились в ряд все его лошадки, овцы и бараны, козы, верблюды, волки, собаки и пастухи.

— Целое стадо! — воскликнул Ошаб.

— Деревянные овечки и бараны? — всплеснула руками Герел.

— И козы! Ведь это козы, правда, Тенгери?

— Конечно, козы! — Он был рад, что в его игрушках сразу признали настоящих животных.

— И верблюды! — удивлялась Герел.

— А пастух кто? Ты? — спросил Ошаб.

— Может быть, я. Или ты, Ошаб! — с улыбкой проговорил Тенгери, приблизив фигурки пастуха к его глазам.

— Ты слышал, Ошаб, он этого ни у кого не отнял и никто ему этого не давал!

— Да-да! Теперь Тенгери станет резчиком при дворе нашего хана.

— Где ты научился этому, Тенгери? — спросила Герел.

— У китайских желтошапочников в монастыре у моря, — ответил он и добавил: — Между прочим, Ошаб, художником при ханском дворе мне никогда не стать, даже если я всю жизнь об этом буду мечтать.

— Почему? По-моему, твои овечки, верблюды и все остальные игрушки, которые ты вырезал, очень красивые, и вообще, Тенгери, мне вот что удивительно: как это получается, что ты больших животных делаешь совсем маленькими, а они все равно кажутся большими?

Ошаб не сомневался, что Тенгери уже сейчас настоящий художник: кто, кроме него, способен в их орде вырезать такие игрушки? Ха-хан наверняка тоже очень обрадуется и назначит его художником при своем дворе.

— Только ты обязательно должен показать ему, Тенгери, на что ты способен.

— Ошаб прав, — кивнула Герел. И шепотом добавила: — Тогда тебя больше не позовут на войну. Художники делают разные красивые вещи, Тенгери, а воины их потом растаскивают или сжигают, а их при этом убивают. Разве не так, Ошаб?

— Да-да, жена, как не так? Если мужчине что известно, женщине известно и подавно! — Он громко расхохотался, вытащил из котла большой кусок мяса на кости и протянул Тенгери. — Пойди к Ха-хану и покажи ему…

— Послушай, Ошаб, я не пойду к нему!

— Пойдешь! И покажешь ему, на что способны твои руки. Вот увидишь, игрушки понравятся хану и он вознаградит тебя.

Говоря это, Ошаб достал из котла кусок мяса и для себя, тщательно отделил темное мясо от костей и, разрезая его на узкие полоски, посылал себе в рот и с удовольствием причмокивал.

— Да, пойди! — поддержала мужа Герел. — Станешь придворным резчиком хана!

— Вот это была бы должность! — заранее обрадовался Ошаб. — При такой твоей должности в нашей юрте сразу посветлело бы!

— Никаких резчиков-монголов никогда не было и не будет!

— Ха-ха! Один такой как раз сидит сейчас перед нами! — возразил ему Ошаб. — Правда, Герел, что он, художник этот, сидит перед нами и жует мясо?

— Неужели вы оба хоть когда-нибудь слышали, чтобы при дворе Ха-хана был монгольский художник? Или монгольский ученый? Писец-монгол, златокузнец-монгол или монгол-звездочет? Да-да, я знаю, у него есть свои художники и ученые, писцы, златокузнецы и звездочеты, но все они уйгуры, китайцы или арабы. А монголы? Никогда!

— Может быть, то, что ты сказал, и правда, — тихо проговорил Ошаб. — Но почему это так, Тенгери? — Он отшвырнул кость подальше от юрты.

— Да, почему? — повторила его вопрос Герел, разливая навар из котла в черные миски.

Снова пошел мелкий снежок, и снова в прорезь в крыше юрты начали залетать отдельные снежинки, которые медленно опускались и таяли над огнем.

Тенгери некоторое время не отвечал им, пережевывая мясо. А потом сказал:

— В империи некоторые люди говорили мне: «У вас есть великие военачальники, а у нас — великие ученые. Значит, вы народ воинственный и живете только с того, что завоюете и награбите».

— А они с этого не живут?

Тенгери покачал головой:

— У них есть такая штука, в которую они впрягают буйволов, те тянут ее, взрезают желтую землю и кладут в нее семена. И то, что из них вырастает, едят сами или везут на продажу. Они, как и мы, ловят рыбу. И еще выращивают чай. Когда идет дождь, китайцы радуются и говорят: все будет расти еще быстрее и лучше.

Ошаб ничего не сказал.

И Герел ничего не сказала.

В юрте стало совсем тихо. Герел с Ошабом не сводили глаз с Тенгери, с его рта, им хотелось, чтобы он говорил не переставая, и они даже забыли о том, что в котле оставалось еще много вкусного мяса.

— Ты знаешь теперь не меньше китайских купцов, — вполголоса проговорил Ошаб. — Они нам всегда рассказывали истории, похожие на твои. Да, но как у них насчет рыбы? Они что, ловят ее в реках, как и мы? Когда захотят?

— Вот-вот! Ты попал в точку, Ошаб: мы ловим рыбу, только когда захотим.

— А как же иначе? Неужели мы пойдем ловить ее, когда не голодны или когда нам это скучно? — И он снова потянулся к котлу и выудил из него очередной кусок мяса. — Хочешь? — спросил он Герел.

Она кивнула и принялась объедать мясо с кости, не сводя глаз с Тенгери.