Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Вы очень правильно сделали, избрав моего названого сына Темучина вашим владыкой! Да и как вам, монголам, обойтись без верховного правителя? Не нарушайте же и впредь клятвы, которую вы ему дали, не нарушайте же и впредь обещания, которые вы сделали, не разбегайтесь впредь, будто вы друг другу чужие!

Лицо Чингисхана оставалось приветливым, хотя Тогрул только что дал ему понять, что он по-прежнему остается для хана равноправным другом, но не более.

Когда спустился вечер, Чингисхан поинтересовался:

— А где же чуркины во главе с Сача-беки и Тайчу?

— Может, буря заставила их лечь на землю. Прячутся сейчас за телами своих лошадей в какой-нибудь низине и ждут, когда непогода уляжется, — предположил Тогрул.

— Будем ждать их!

Они прождали целую неделю, но чуркины так и не появились.

— Разве они не дали слова, что пойдут с нами на татар?

— Они дали нам такое слово! — ответили родовитые монголы и в знак гнева схватились за сабли.

— Тогда я брошу их неверные головы в степь! — воскликнул Чингисхан. — А теперь поскачем в сторону Семи Холмов. Пошлите немедленно гонцов к китайскому военачальнику Онгингу, чтобы тот велел своим воинам прогнать татар за пределы империи, в степь, где мы и возьмем их в клещи.

Я остался в лагере — так решил Темучин. Мне было поручено следить за порядком в нем и вместе с его телохранителями защищать шатры Борты и его старой матушки Оэлон-Эке. Когда Борта вместе с Джучи и двумя родившимися после него детьми ходила к озеру, я с телохранителями следовал за ней на почтительном расстоянии. Чаще всего они останавливались под могучим кедром, где лежало так много разноцветных камешков, изображавших в свое время войско. Военачальники давно выучили правила ведения сражения на память, и камешки были им больше не нужны, так что дети преспокойно могли играть ими. Борта учила их считать. Джучи она дала для счета красные камешки, Чагутаю — синие, а Угедею — белые. Сама же Борта время от времени бросала камешек-другой в воду. Видно, ей было скучно.

Вообще говоря, я мог наблюдать за всем этим от своей юрты. Я часто сидел с Золотым Цветком у открытого полога юрты. В эти дни все было удивительно тихо и спокойно; тысячи юрт стояли пустыми, а в остальных жили женщины с детьми. Мужчин было достаточно для ухода за стадами и табунами, остались в лагере и кузнецы, ковавшие доспехи, оружие и подковы, и еще плотники, сбивавшие загоны для скота.

Дожди не шли. Солнце пило воду из озера, и вскоре у Санггура появились белые песчаные отмели.

Как-то раз ко мне прибежал запыхавшийся человек:

— Ночью меня обокрали! — воскликнул он. — Пропала моя одежда! Помоги мне, Кара-Чоно!

Чем я мог помочь ему в почти необозримом лагере?

— Ты ничего такого не заметил, что помогло бы мне выйти на след?

— Ничего!

Случаи воровства в нашей орде можно было пересчитать по пальцам за долгие-долгие годы. Это преступление каралось у нас страшными карами. Потерпевший проводил меня к своей юрте, стоявшей на самом краю лагеря, где отроги Гурелгу сходят на нет и начинается густой лес.

Женщины причитали, а детишки держались за подолы широких материнских юбок и таращили на нас глазенки. Никто из них ничего не видел и не слышал. И вдруг прибежала женщина — вся в слезах и громко всхлипывающая:

— Моего мужа убили. Он лежит мертвый на окровавленных мехах в юрте. Он голый, одежду его украли! Помогите мне!

Только успела она договорить, как появились еще три женщины и, громко плача, принялись стенать: у всех у них тоже убили мужей и похитили одежду. Я услышал, как кто-то у меня за спиной сказал, что начальник охраны, мол, из низов и поэтому не способен поддерживать порядок в лагере.

Выбрав несколько человек из числа охранников, я поскакал с ними в близлежащий лес, потому что предположил, что ночью в орду проникли чужие, которые перед рассветом опять скрылись в густом лесу. Но мы не нашли ничего — ни следов, ни самих чужеземцев. Перед заходом солнца мы вернулись в лагерь, изорвав о сучья свою одежду в клочья. Тропинки в лесу мы не обнаружили и бродили по нему спешившись и ведя лошадей в поводу.

Ночью я расставил между рядами юрт часовых, которым я велел разложить костры, чтобы вся орда была освещена. Золотой Цветок я поселил в одном из шатров Борты, у которого стояли два охранника.

Выйдя из юрты, я столкнулся со старым шаманом и прорицателем Гекчу, который прочел на бараньей лопатке имя Чингисхана. Я спросил, нет ли на небе какого знака, который объяснил бы нам причину ночных убийств и грабежей.

— А еще они избили повара Шикиура, — сообщил мне шаман. — Он только-только проснулся и подумал, что они отправят его в вечные высоты. Он сильно замерз и весь дрожал, потому что его тоже раздели догола! Это еще вчера было.

— Вчера? Почему же мне не доложили?

— Повару было стыдно: он накануне сильно напился. Еще он сказал, что видел только тени, которые били его, только тени, темные тени; он не слышал, чтобы они переговаривались, да и вряд ли тени умеют разговаривать!

— Говорить они не умеют, а издают что-то вроде пения черного дрозда — слушать приятно, понять же ничего не поймешь.