Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— С чего ты взяла? Ты вслушайся: «И дома, и в пути ты спутник и соратник мой…»

— Да, ну и что? Пусть не соратник, но спутник все-таки?..

— «Лишь ты пошевелишься, возникает долгожданный холод». Разве от тебя, красавица, исходит холод? А дальше: «И все ж я чувствую, когда осеннею порою вся роскошь лета понемногу увядает…»

— Это непонятно, но дальше, дальше!

— «Ты ляжешь, будучи ненужным, в темный ящик»! Желаешь, красавица, лечь за ненужностью в темный ящик? — И он снова расхохотался.

— Вы надо мной издеваетесь!

— Да нет же! Ты лучше поразмысли над тем, что я имею в виду.

«Она столь же прекрасна, сколь и глупа», — подумалось ему, и эта мысль неожиданно доставила императору большое удовольствие.

— Я не знаю, о чем эти стихи, — проговорила девушка и, устыдившись своих слов, отступила на шаг назад.

— С тебя довольно и того, что ты красива. — Император отворил окно, чтобы вдохнуть полной грудью утренний воздух, и прошептал с загадочным видом: — Умным часто приходится умирать до срока, не правда ли, моя красавица?

Головка девушки совершенно скрылась за веером.

— А теперь уходи, — грубовато приказал он. — Кстати: в стихотворении говорится о шелке.

Глава 3 ДЗУ-ХУ, ГОРОД У ГОРЫ

Несколько ночей спустя в главном лагере у Онона десятники бегали от юрты к юрте с зажженными факелами. И среди них Бат, который участие в каждой битве мог доказать отдельным шрамом. Хотя юрта Тенгери стояла на самом краю лагеря, он первым делом поспешил туда — ему не терпелось гаркнуть ему в самое ухо:

— Вставай, китайцы идут, слышишь, китайцы, китайцы!

Тенгери сперва испугался, но, услышав крик Бата: «Китайцы идут!» — ответил, потягиваясь:

— Думаешь, Бат, мне снятся такие же сны, как и тебе у вершины горы? Нет, брат, мне снятся лошади или, допустим, овцы и козы. Но китайцы — никогда!

— Это правда, Тенгери!

— Да нет, ты шутишь, хочешь расквитаться со мной за тот случай! Дай мне поспать, настоящие китайцы сейчас тоже спят!

Десятнику Бату не оставалось ничего другого, кроме как грубо схватить Тенгери, рывком поставить его на ноги и заорать:

— Хан зовет! Ты слышишь, хан!

— Бат! Ты что рукам волю даешь? Это уж слишком! Шутки шутками, но…

— Какие шутки! Выходи, это приказ! — крикнул десятник и вытолкал Тенгери из юрты. — Ну, не будь ты юношей, который только и знал, что пасти овец…

— Лошадей, Бат, лошадей!

— Ладно, пусть ты стерег лошадей, но в войске тебя не было и с врагом ты не сражался. Не случись со мной той истории на каменной стене, я бы… я бы именем великого хана убил тебя на месте! Вот, а теперь протри глаза: шучу я с тобой или тысячи уже покидают лагерь? Ну?

— Клянусь богами, они потянулись к Лисьему перевалу! Их всех можно пересчитать, так ясно светит луна. Бат! Прости меня за то, что я тебе не сразу повиновался.

— «Прости, прости»… Что ты там лепечешь? Какое может быть прощение среди воинов? — И с досадой добавил: — Наша тысяча и так уходит из лагеря последней.

— Последней?

— Да, последней. Прежде мы всегда были среди первых, среди тех, кто по приказу «Затевайте драку!» первыми бросались на врага.

— А сегодня ты среди последних, потому что… — Тенгери помедлил немного и закончил: — Потому что ты состарился, вот почему.

— Состарился? — вскричал Бат, который и мысли такой не допускал. — А почему ты не спрашиваешь, почему мы в самом деле уходим последними? А? Почему?

Тенгери подумал: «Ладно, не буду перегибать палку», и для виду поинтересовался:

— Правда, почему, Бат?

— Потому что она состоит из дураков и молокососов вроде тебя, которые пасли овец, коз и лошадей, а врага и в глаза не видели.

Только чтобы еще позлить Бата, Тенгери спросил:

— Разве волк не враг? Я их много поубивал, десятник.

— Слушайте, слушайте! Он их много поубивал! Есть у волка лук и стрелы? Размахивает он острым мечом? Раскроит он тебе череп боевым топором? А набросит на тебя волк аркан, чтобы стащить с лошади? A-а, — вздохнул Бат, — знал бы ты, какой это позор — быть среди последних.

— Ты жалуешься? — прошептал Тенгери.

— Позор, позор, — повторил Бат и снова вздохнул.

— Тогда пожалуйся хану, десятник, пойди к нему и пожалуйся.

— Ага, выходит, ты не знаешь старинной мудрости: «Кто пойдет к хану с жалобой, назад не вернется!» Да что мы тут разговорились. — Бат потянулся и неожиданно резко проговорил: — Конечно, правильно, что наша тысяча выступает последней. Возьмем волков, да, твоих волков: разве они пошлют вперед своих волчат, чтобы те по неопытности попали в западню? Нет, старый волк пойдет первым, а волчат поведет за собой, чтобы те, крадучись сзади, учились у стариков, как это делается. Выходит, правильно, что наша тысяча, в которой так много молодых волчат, идет позади.

— Но иногда, — сказал Тенгери, — волчата носятся впереди стаи и резвятся, ни о чем не тревожась…