Чингисхан: Покоритель Вселенной

— Куда ты спешишь, Чагатай? Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было. Звездное небо поворачивалось — была всенародная распря. В постель свою не ложились — все друг друга грабили. Вся поверхность земли содрогалась — всесветная брань шла.

Увы, такова была подлинная картина жизни в Монголии до установления Чингисова порядка, положившего конец анархии, при которой похищение Борте меркитами являлось событием заурядным.

Упомянув о Борте, старый воин нашел слова, до глубины души растрогавшие Чагатая и его братьев:

— Не родились ли вы из одного и того же лона? Если вы огорчите свою мать, из чрева которой родились, то скорби ее никогда не развеять.

Затем он рассказал о годах нищеты и изгнания:

— Государь, ваш родитель, вот как созидал всенародное царство: черной головы своей не щадил, черную кровь свою щедро лил, черным очам своим мигать не давал, сплюснутых ушей своих на подушку не клал — рукав клал вместо подушки; слюной своей жажду утолял, десной своей голод унимал; со лба его пот лился до самых подошв. В упорных трудах его, с подтянутой всегда подпругой, страдала с ним заодно и мать же ваша: плотно-плотно косы стягивала, туго-туго подпоясывалась. Вот как растила вас: что самой проглотить — половину вам отдаст; что кусок откусить — то все про вас пойдет, сама голодная будет ходить. И все-то думает, бывало, как вас за плечи вытянуть да с мужами поравнять; как бы вас за шею вытянуть да с людьми сравнять. Тела ваши обмывала, пяту вашу возвышала, доводила вас до богатырских плечей, до мериновых статей… Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро!..

Прервав наконец свое молчание, Чингисхан призвал сына к порядку:

— Как смеешь ты подобным образом отзываться о Чжочи? Не он ли старший из моих царевичей? Впредь не смей произносить подобных слов!

Выслушав отцовский выговор, Чагатай проговорил:

— Оба мы с Чжочи — старшие сыновья. Вот и будем мы парою служить отцу-государю. И пусть каждый из нас руку по самое плечо отхватит тому, кто будет фальшивить, пусть ногу по самую голень отхватит тому, кто отставать станет.

И, дабы как-то выйти из созданного им же тупика, Чагатай предложил его спор с Чжочи разрешить в пользу Угэдэя, третьего сына Чингисхана, известного своей уравновешенностью и здравым смыслом.

— Угэдэй у нас великодушен. Его бы и наречь. Добро быть Угэдэю при особе отца-государя. Добро государю и отцу преподать ему наставление о Великой темной шапке!

Чжочи поддержал это предложение, несмотря на то что таким образом отдавал право на старшинство младшему брату. Впрочем, его сомнительное происхождение поступить иначе и не позволяло.

Своим крепким умом Чингисхан понимал, что следовало бы как-то предупредить будущие распри сыновей, и потому на предложение Чжочи «служить парой с Чагатаем» сказал:

— Почему же непременно парой? Мать-земля велика. Много на ней рек и вод. Скажите лучше — будем отдельно друг от друга править иноземными народами, широко раздвинув степные кочевья.

Затем Чингисхан дал слово Угэдэю, назначенному будущим наследником.

Надо заметить, что Угэдэй был любимым сыном Завоевателя, а также более других на него похожим. Его отличали отцовские солидность и здравомыслие. Конечно, он не имел его талантов, зато был добрее, легче в общении, щедрее, и его покладистой натуре склонность к бражничеству, как, впрочем, всем монголам, чуждой не являлась.

Со свойственной ему простотой Угэдэй заявил, что постарается сделать все, чтобы оправдать братнино доверие (отказаться от оказанной чести он не мог).

Четвертый и самый младший сын Завоевателя, Толуй, в свою очередь, пообещал всеми силами поддерживать Угэдэя:

— Я буду напоминать ему то, что он забыл; буду будить его, если заспится. Буду эхом его, буду плетью его рыжего коня. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!

На земле ислама

Сбор монгольских ратей произошел летом 1213 года на южном склоне Алтая, близ истоков Иртыша и Урунгу. Своею грандиозностью тамошний пейзаж как нельзя более соответствовал зарождавшейся военной буре. На севере стоит стеной цепь остроконечных гор Алтая, на высоте 1000–2400 метров покрытых великолепными лесами, где сибирская лиственница чередуется с голубой тянь-шаньской елью, с раскидистым кедром, трепетной осиной, стройным тополем и гибкой ивой. Ниже — тучные луга, по которым и сегодня ходят торгутские стада. Порожистые алтайские реки катят свои темно-синие воды среди влажной зелени лесов и нив. Здесь берет начало Иртыш, глубокий и прозрачный, он стремится на запад, в Сибирь. Параллельно ему и несколько южнее средь зарослей ракит бежит Урунгу, но очень скоро она оказывается в окружении лишенных растительности холмов, предвестников близкой Джунгарской пустыни. Именно оттуда, по долине Эмиля, лежащей у подножия Тарбагатайских гор, а затем через Джунгарские ворота, что между Барлыком и Джунгарским Алатау, монгольская армия спустилась вниз, в Семиречье.