Чингисхан. Верховный властитель Великой степи

У хонгирадов издревле пригожестью пленяли девы, блистали наши жены красотой; со славой этой из поколенья в поколенье жили мы. Сыны у нас хозяйничают в отчине своей, а дочери пленяют взор заезжих женихов.

Сват Есухэй, войди в мой дом. Есть малолетняя дочурка у меня. Взгляни и оцени».

С этими словами Дэй сэцэн проводил Есухэя в свою юрту.

И взглянул на дитя сват Есухэй, и пришлась по сердцу она ему, ибо ликом светла была она, а в глазах ее сверкал огонь. Девочку звали Бортэ; было ей десять лет, и была она на год старше Тэмужина[168].

Переночевав у Дэй сэцэна, наутро Есухэй-батор стал сватать его дочь. И молвил Дэй сэцэн в ответ:

«Заставь упрашивать себя — да уважаем будешь, без долгих уговоров согласясь — униженным пребудешь. Хотя и говорят в народе так, но дочь я все равно тебе отдам. Негоже ей у отчего порога век женский коротать. А сына оставляй у нас. Отныне он наш зять».

На это Есухэй-батор отвечал: «Я сына, так и быть, тебе оставлю. Прошу, любезный сват, лишь об одном: собак боится сын мой, Тэмужин; не допусти, чтоб псы его пугали». И отдал Есухэй-батор свату Дэй сэцэну в подарок заводного коня своего и, оставив сына в зятьях[169], отправился восвояси»[170].

Сам факт дарения Есухэй-батором Дэй сэцэну своего заводного коня лишний раз свидетельствовал об их породнении. Что же касается просьбы Есухэй-батора, то, если учесть злобное отношение хозяйских псов к чужакам, появляющимся в стойбище, просьба Есухэй-батора по-житейски вполне понятна и, отнюдь, не характеризует негативно будущего Властелина мира.

И все же, как мне думается, не следует понимать его слова в прямом смысле. Есухэй-батор, памятуя о чреде смертей вождей его улуса, мог предчувствовать свою близкую кончину и те нелегкие испытания, которые вскоре обрушились на его семью и его малолетнего сына, и поэтому его предостережение было не чем иным, как просьбой, выраженной в присущей монголам иносказательной форме, к Дэй сэцэну не оставить их без внимания и поддержки…

Приязнь и дружество, которые чувствуются в отношениях сватов, передались и их детям, совсем юным Тэмужину и Бортэ, которые впоследствии пронесли зародившееся тогда чувство через всю жизнь.

Только вот самому Есухэй-батору было не суждено погулять у них на свадьбе. Гений-хранитель его рода хиад не уберег богатыря от яда ворогов-татар…

«По пути в степи Цэгцэрской наехал Есухэй-батор на татарский стан и попал на татарский пир[171]. И сошел с коня утолить жажду на пиру.

И признали татары Есухэя из хиадского рода, и усадили, и потчевали его на пиру. А сами, отмщения жаждя, сговорились тайно и подмешали в еду ему яду. И на пути домой от стана татарского занемог Есухэй-батор и домой чуть живой воротился через три дня.

«Мне плохо! Есть рядом кто-нибудь?» — вскричал Есухэй-батор.

«Я подле вас», — ответил Мунлиг, сын старика Чарахи из рода хонхотан[172].

Призвав его к себе, Есухэй-батор молвил: