Чингисхан

Для монголов настали трудные времена, как вспоминал Джоригт. Его отец работал чиновником в одном маленьком городке, и эта работа позволила семье перебраться из степной юрты в городской дом. Потом пришло время, когда его арестовали.

— За то, что он был чиновником?

— Из-за того, что он был монголом!

— С ним плохо обращались?

— Конечно, плохо! Он мог ходить, но руки были перебиты. И у него на теле поставили клеймо. Он был «собакой», потому что был образованным, и, если я говорил об этом, меня называли «молодой собакой». Мы должны были стать «красными», а не «белыми», т. е. образованными. — Он задумался, охваченный воспоминаниями. — Это долгая история, столько опасного произошло.

— Что запомнилось сильнее всего?

— Слишком многое сильно вспоминается! Давайте не будем об этом говорить.

Главным символом монгольского националиста и монгольского религиозного чувства был, естественно, Мавзолей, но в глазах деятелей культурной революции он был символом реакционных устремлений, центром, порождающим предательство, штабом панмонгольских заговорщиков. В 1968 году хунвейбины разнесли Мавзолей и уничтожили все, что имело какую-то ценность: Лук, Колчан, Чудодейственное Молочное Ведро, знамена, юрты — не осталось ничего.

Все эти предметы обладали определенной ценностью, некоторым было сто, а некоторым, возможно, и несколько сот лет. Но с их уничтожением появилась соблазнительная мысль, что что-нибудь все же могло относиться и к более ранним временам, может быть, даже к временам Чингисхана. Начуг, руководитель Института исследований Чингисхана при Мавзолее, определенно уверен, что так оно и было. Как, например, быть с содержимым серебряного гроба, о котором Латтимору говорили, что в нем якобы находится тело Чингиса или его пепел? Ну, что вам сказать, Начуг не знает о теле. Как там могло быть тело, если его погребли в степи и место помнила только верблюдиха? Все, что ему известно, — это то, что, возможно, оно хранит «последнее дыхание Господина».

— Вы имеете в виду — просто… — Я не решался произнести это слово. — Просто воздух?

— Нет-нет. В ящике находился клок шерсти белого верблюда. И эта шерсть хранила последний вздох Чингисхана.

Я ничего не понимал. Все это пока звучало как волнение воздуха.

— Видите ли, на шерсти было немного крови.

Как-то само собой получилось, что к 1960-м годам легенда о теле развеялась, оставив после себя только легкий след. Пятнышко крови на пряди верблюжьей шерсти, которым пользовались как ватой, чтобы вытирать царские губы.

— Там еще была пуповина. Вот что было в гробе, которому мы здесь поклонялись.

— А это действительно там было?

— Ну, что я скажу, ящик никогда не открывали. Только поклонялись.

Мы снова оказались с досужими домыслами, легендой, слухом, почти наверняка с мифом. Но здесь должно же было быть хоть что-нибудь, поддающееся проверке. Представьте себе, гроб вскрыли, сколько бы там ему ни было лет, двести, триста, и там ничего не нашли, только клочок белой верблюжьей шерсти с запыленным ржавым пятнышком на нем и сморщенный кусочек высохшей плоти, ну, какие там тесты могли быть сделаны, какие теории возникнуть. Но теперь благодаря революционному рвению, не проведешь никакого анализа ДНК, никакой углеводородной пробы не возьмешь, проверить, есть ли в словах Начуга хоть доля правды, способа нет. Почти наверняка нет, остается только гадать. Итак, храм построили в середине 1950-х годов, «реликвии» были изготовлены в 1970-х, огромная мраморная статуя закончена в 1989 году (о чем свидетельствует подпись скульптора Жуан Хуня). Казалось, что единственными «подлинными» элементами были молитвы, песни, ритуалы самих церемоний. Но даже и они могли затеряться, если бы не старания нескольких преданных людей, вроде Гурилджаба, Черной Шапки, для которого делом всей жизни стало собирательство песен, связанных с ритуалом Чингисхана. Он рассказывал Жиху Су, как сохранилась его работа: