Чингисхан

Налет состоялся на рассвете — клан Темучина разбил лагерь в широкой долине неподалеку от верховьев Керулена, единственной, выходящей на Бурхан Халдун, она спускается с покрытых лесами склонов, и пастбища постепенно переходят в густой ивняк на берегах реки; в этой долине лежит дорога, которой сегодня не миновать любому, желающему добраться до горы. Первой услышала топот копыт старуха — служанка и подняла тревогу. Хулан схватила пятилетнюю Темулун и вместе с остальными бежит вверх по реке, перебирается через хребет, соединявший две невысокие горы, и дальше по окраине подстилающего Халдун леса. Хребет, который называют Порогом, не сочли достойным упоминания в «Тайной истории», так как его без особого труда можно пре одолеть на лошадях, хотя на телеге (или на машине, как мы увидим ниже) этого сделать не выйдет. Лошадей не хватило Буртэ и Когчин, старой служанке. Когчин сажает Буртэ в крытый фургон, запряженный волами, и трогается, очевидно, в сторону Порога. К ней подлетают меркиты и требуют Темучина. Вон его юрта, говорит она, а где Темучин, она не знает. Она здесь только помогает стричь овец и едет домой. Очень может быть, что ей удалось бы провести меркитов, если бы на неровной дороге не лопнула деревянная ось телеги. Тут же к телеге направляются меркиты посмотреть, что в ней. Овечья шерсть? Вряд ли. Давайте, парни, посмотрим. Они слезают с лошадей, поднимают полог и видят трофей — «кто-то сидит там, вроде бы женщина». Двое мужчин велят ей выходить, потом перекидывают ее на круп одной из лошадей и догоняют остальных, разыскивающих Темучина в окрестностях стойбища, на неприветливых склонах Бурхан Халдуна, болотистых берегах реки и в густом лесу. Наконец им надоедает непролазная грязь и непроходимая чаща, и они, прихватив пленников, решают прекратить погоню. «Все, мы отомстили», — говорят они друг другу и пускаются в недельный переход к дому. Вернувшись на свое стойбище, они отдают Буртэ младшему брату Чиледу по имени Чилгер.

Тем временем Темучин прячется в лесу, уходит по знакомым с детства оленьим тропам, спит в шалаше из ивовых веток, что нарезал у реки. На четвертое утро, когда опасность миновала, Темучин перестает прятаться и чувствует прилив благодарности за спасение. По крайней мере, вот как он позже рассказывает о пережитом. Он мог рассказывать то, что хотел. Никого другого, кто мог бы передать события тех дней по-другому, рядом с ним в то приключение не было.

На святом Халдуне
Я был, как вошь,
Но спасся
И сохранил жизнь.
У меня была единственная лошадь,
И по лосиным следам,
Делая шалаши из бересты,
Я забирался на Халдун.
На святом Халдуне
Я был ласточкой,
Но защищен.[3]

Хотя священными считаются все горы, эта гора, конечно же, из всех гор заслуживает особого внимания. Он дает обет всегда почитать ее как место своего спасения, упоминая каждый день в своих молитвах: «Семя моего семени будет это блю сти». Обратившись лицом к восходящему солнцу, он обвертывает шею своим поясом, почтительно снимает шапку, бьет себя в грудь, совершает ритуальный девятикратный поклон в сторону солнца и, встав на колени, умащивает землю животным жиром иараком.

Возможно, что ничего подобного не имело места. Возможно, после того, как он создал империю, Чингис решил создать вокруг своего спасения особую атмосферу и тем самым подчеркнуть богоданность своего права на правление, точно так же, как китайские императоры притязали на божественное происхождение своего права на трон. Только китайский император предъявлял «мандат Неба» после того, как его династия пришла к власти. Чингис же перещеголял их, претендуя на то, что такой мандат был у него всегда, еще до того как он добился успеха, тогда, когда он был еще вошь на склоне горы. Для своих притязаний он не мог выбрать лучшего антуража. Гора от века была своеобразным кафедральным собором монголов. Совершенно естественно, что Чингис как правитель должен был желать, чтобы в нем виде ли еще и высшее духовное лицо, и представить себя в молодости в этой роли.