Чинить живых

День умирал там, на западе, понемногу погружая город в темноту; девочка стояла перед родителями, чьи фигуры превратились в расплывчатые силуэты. Марианна и Шон сделали шаг; малышка не двигалась, хранила молчание, а её глаза пожирали темноту, белки глаз, словно каолин;[103] Шон подхватил дочь на руки, Марианна обняла их, — три тела сплавились в одно: закрытые веки, памятник потерпевшим кораблекрушение, установленный в порту на юге Ирландии; затем они вновь вернулись на диван, улеглись по диагонали, не разрывая кольца рук: римская триада, защищающая себя от внешнего мира; закуклились в собственном дыхании и запахе кожи: малышка пахла булочками и конфетами «Харибо»; впервые после катастрофы они ощутили, что дышат; впервые обнаружили каверну-убежище внутри собственной подавленности; и если бы кто-то тихий и незаметный приблизился к ним, подкрался на цыпочках, он услышал бы, как бьются их сердца; бьются в такт, перекачивая ту жизнь, которая ещё осталась; как суматошно эти сердца стучат, словно на их створках и клапанах разместили чувствительные датчики; как сердца эти испускают инфразвуковые волны, которые пронизывают пространство, проходят сквозь предметы, — чёткие, точные волны, устремляющиеся к Японии, к Сето-Найкай, к небольшому острову, к дикому пляжу и к деревянной хижине, в которой хранятся удары человеческих сердец, сердечные следы, собранные по всему миру, привезённые сюда теми, кто отправился в долгое путешествие; и если сердца Марианны и Шона бились в одном ритме, то сердце Лу барабанило быстрее, — именно поэтому она первая не выдержала, приподнялась, лоб покрыт испариной, и выпалила: почему мы сидим в темноте? Проворный котёнок, малышка выскользнула из родительских объятий и вихрем промчалась по комнате, зажигая все лампы, одну за другой; потом она развернулась к маме с папой и объявила: я хочу есть.