Чинить живых

Корделия Аул вышла на середину комнаты, подняла голову, отвела назад плечи и медленно-медленно, фаланга за фалангой, разжала пальцы, чтобы взглянуть на номер, горевший на экране телефона. Неизвестный. Успокоилась; улыбнулась. В сущности, она вовсе не была уверена в своём желании, чтобы он появился, и не так уж стремилась его услышать. Внезапно в ней проснулась жестокость; думая о нём, она сохраняла ясность ума, могла посмеяться над собой. Ей двадцать пять лет. А она уже с отвращением ощущала усталость от любовного томления; целая гора усталости — восторженность, беспокойство, глупость, импульсивность, мерзость; задавалась вопросом: почему это буйство чувств стало главной — и такой желанной частью её жизни? и тут же отворачивалась, отшатывалась от этого вопроса; так в последний момент отшатываешься от затянутого ряской болота, на нетвёрдую почву которого уже собрался ступить, увязнуть, никогда не зная отдыха; всё, что надо, — это продлить минувшую ночь, вдохнуть её, как атмосферу праздника. Сохранить очарование и иронию юных девиц. Оказавшись в маленькой кухне, она взяла пачку вафель с малиной, надорвала бумагу, заскрипевшую, как шёлк, под жадными пальцами, и принялась жевать, очень медленно и сосредоточенно.

* * *

Револь снова мчался по коридорам, игнорируя всех, кто к нему обращался, протягивая медицинские карты с историями болезней и семеня рядом; три минуты; мне нужно три минуты, чёрт возьми, цедил он сквозь зубы; соединённые большой, указательный и средний пальцы руки чертили в воздухе какие-то фигуры; он сделал акцент на слове три; всем работавшим в отделении был хорошо знаком этот жест; все знали, что, оказавшись у себя в кабинете, анестезиолог приземлится в кресло, которое, раскачиваясь, покатится по полу, посмотрит на часы, начиная отсчёт, три минуты — яйцо «в мешочек»: идеальная степень готовности, и, воспользовавшись, как шлюзом, этим коротким интервалом одиночества, устроит щёку на сгибе лежащего на столе локтя, так отдыхают младшеклассники, вернувшиеся из столовой на урок, провалится в пучину сна, чтобы обуздать ожидаемое неизбежное; спать. Выжатый, как лимон, Револь положил голову на сложенные руки и заснул. Как мы понимаем, этих трёх минут ему хватит: действительно, нужно столько лет — двадцать семь — погружать в сон других, чтобы разработать себе самому эффективнейшую технику «микросиесты», хотя это много меньше того, что медики обычно рекомендуют для отдыха и подзарядки организма. Всем уже давно было известно, что Револь, увы, утратил способность к нормальному ночному сну; сну горизонтальному, глубокому. В квартире, которую он занимал на Парижской улице, не было спальни как таковой: имелась лишь большая комната, в которой двуспальная кровать выполняла функцию журнального столика; там расположились коллекция виниловых пластинок, полное собрание дисков Боба Дилана и Нила Янга, кипы бумаг и длинные цветочные ящики — средоточие ботанических опытов анестезиолога с психотропными растениями: чисто профессиональный интерес, отвечал Револь тем редким гостям, которым доводилось бывать у него дома и выражать удивление по поводу высоких побегов индийской конопли, лаванды, мака-самосейки и Salviae divinorum — «шалфея предсказателей»: целебные свойства этого галлюциногенного растения Пьер подробно описал в статьях, которые опубликовали несколько фармакологических журналов.

В минувшую ночь, сидя в полном одиночестве у себя в квартире на Парижской улице, он впервые посмотрел фильм Пола Ньюмана «О влиянии гамма-лучей на поведение маргариток»: название пророчило увлекательную ботаническую фантазию, однако лента обладала совсем иной силой, прочертившей путь между галлюцинацией и наукой, — и это сразу же пленило Револя. Взволнованный, очарованный новой идеей — а почему бы и нет? — врач тут же решил, что ему необходимо повторить в своей гостиной опыты Матильды, юной героини фильма, которая день за днём воздействовала на маргаритки гамма-лучами, используя для этого различные дозы радия, а затем наблюдала за изменениями, которые происходили с цветами: под действием лучей одни растения вырастали огромными, другие — наоборот, рахитичными и скукоженными, а третьи просто оставались такими же красивыми, и одинокая девочка постепенно осознала бесконечное разнообразие всего живого: она нашла своё место в нашем жестоком мире, заявив во время школьного праздника, заявив прямо со сцены, что, возможно, однажды чудесная мутация изменит и улучшит человеческий род. Посмотрев фильм, Револь с задумчивым видом приготовил себе глазунью, желток сиял, как сердцевина маргаритки, открыл банку светлого пива, прихваченную из дверцы холодильника, медленно всё это проглотил и завернулся в тёплое одеяло из гусиного пуха; его глаза были открыты.