Чинить живых

Она завернула в кафетерий, чтобы взять в автомате с горячими напитками протёртый томатный суп; её можно было увидеть бредущей по огромному ледяному холлу, тщедушная фигурка, сжатые челюсти, а затем стучащей кулачком по автомату в надежде его поторопить; пойло оказалось вонючим и таким горячим, что пластмассовый стаканчик под пальцами искривился, но Корделия выпила его залпом и сразу же согрелась; вдруг она увидела их: они прошли мимо — отец и мать, родители того молодого человека из седьмой палаты, которому она ставила зонд во второй половине дня; того, который умер и у которого сегодня ночью заберут все органы, — это были они; медсестра следила за тем, как медленно приближаются они к высоким стеклянным дверям; она прислонилась к массивному пилону, чтобы лучше видеть: в этот час стекло превратилось в зеркало, и родители усопшего отражались в нём, как призраки в глади пруда зимней ночью; они были тенями самих себя — именно так сказал бы любой, кто взялся бы описать супругов Лимбров: банальность — но именно это выражение, как никакое другое, отражало состояние этой пары, подчёркивало, что ещё утром они были обычными мужчиной и женщиной, живущими в этом мире; и вот сейчас, наблюдая за тем, как Шон и Марианна идут рядом по блестящему полу, залитому холодным светом, каждый понял бы, что отныне эти двое идут по дороге, на которую ступили несколько часов назад; что они больше не живут в том мире, в котором существовала Корделия и другие обитатели Земли; что они удаляются от него, отлучаются и перемещаются в иную область, где, возможно, побудут некоторое время вместе с другими безутешными родителями, потерявшими своих детей.

Взгляд Корделии был прикован к этим фигурам, которые, по мере приближения ко входу парковки, постепенно уменьшались, размывались ночной темнотой; затем девушка вскрикнула, оторвала себя от пилона, встряхнулась, как жеребёнок, схватила телефон; её лицо снова разрумянилось и ожило, колебания маятника неслыханной силы, внутри что-то перевернулось, и это нечто бросило её вперёд, заставило поспешно набрать телефонный номер мужчины, исчезнувшего в пять утра, словно Корделия хотела разом освободиться и от него, и от тупой покорности судьбе, порождённой грустью; словно хотела сразиться с тем болезненным состоянием, навалившимся на неё, и напомнить себе о возможностях любви. Один, два, три гудка, — затем голос этого типа, который на трёх языках просил оставить ему сообщение на автоответчике; я люблю тебя, и она отключилась, странно успокоенная, взбодрившаяся, избавившаяся от тяжкой ноши: внезапно Корделия почувствовала, что вся жизнь ещё впереди, и сказала себе, что всегда плачет, когда устаёт, — и вообще, ей не хватает магния в организме.

* * *

Лу. Они не позвонили Лу; даже не попытались ей позвонить, поговорить; не подумали о ней — только попросили прошептать её имя на ухо брату в ту минуту, когда ему остановят сердце. Но Лу, семилетняя девочка, её страх — увидеть, как мать срочно уезжает в больницу, её ожидание, её одиночество, — они не подумали обо всём этом и тщетно противостояли циклоническому давлению смерти, покорно исполняли свои роли в драме; они не могли найти себе оправдания и чуть с ума не сошли, обнаружив в мобильном Марианны номер соседки, а также голосовое сообщение, прослушать которое у них уже не было сил; и вот теперь Марианна давила на газ, шепча куда-то в лобовое стекло: мы едем, мы уже скоро будем дома.