Чиновник для особых поручений

Вот, поспрошали, указали место. Вроде, всё, можно расслабиться. Ан, не тут-то было. На самом деле всё только начинается. Камерные «испытки» построены по принципу психологического «маятника», расшатывания психики, дёргания её туда-сюда. Все, вроде, спокойны, и вдруг слово, два, и конфликтная ситуация. Он снова нервы в кулак, зубы наружу. Так, можно его пока оставить. Но, едва вновь прибывший успокоился, всё начинается снова. Пока главный арбитр — пахан, не сказал — ша! Проверка закончена, испытуемый выдержал экзамен. Или не выдержал, и тогда — «добро пожаловать под шконку». Или к параше, тут уж, как повезёт.

Всё это Стас знал, конечно. Но, как уже говорилось, теоретически. Теперь ему предстояло это познать на практике. Потому, когда к нему подсели двое хмурых мужиков, удивления у него это не вызвало — всё идёт согласно протоколу.

— Чё, фраерок, в стирки [16]перекинемся? — спросил худощавый блондин в чёрной косоворотке.

— Поставить есть что, — ухмыльнулся второй, патлатый, как семинарист. — Вон, костюмчик какой. Барин, небось.

— Не могу, — серьёзно ответил Стас. — Матушка не велела.

Урки переглянулись.

— Матушка, конечно, дело святое, — хмыкнул первый. — Да не весь же век мамкиным умом жить. Если костюмчика жаль, давай на просто так сыграем.

«Ну, надо же, — удивился про себя опер. — Столько лет прошло, а примочки зоновские не стареют».

Знал он, в чём тут фокус. Новички на эту шутку покупаются пачками. Думая, что ничем не рискуют, они и не подозревают, что играть на «просто так» — это играть на собственную задницу. И, поскольку выиграть у камерных «катал» невозможно, исход очевиден для всех, кроме него.

— На просто так, тем более, не играю.

— А чё так? Поди, уже проиграл? — с ехидной ухмылкой подколол блондин.

А вот этого спускать нельзя. Опер встал со шконки и молча врезал «шутнику» в челюсть. Не ожидавший этого блондин рухнул на пол, как подкошенный. Стас резко развернулся ко второму, но самую малость опоздал. В глазах вспыхнул сноп искр, камера крутанулась перед глазами, и он повалился рядом с мычащим блондином. Рефлексы — великое дело. Уже на границе гаснущего сознания Стас успел сгруппироваться. Почувствовав пинок по коленям, закрывающим живот, он распрямился, словно сжатая пружина, и выбросил ноги навстречу. Под пятками что-то мерзко хрустнуло и патлатый с воем завалился набок.

В глазах всё ещё плавал красноватый туман, но Стас держался усилием воли, понимая, что свалиться сейчас в обморок — роскошь не по карману. Свалишься — добьют в два счёта, если не хуже того. Однако, больше желающих не было. На него со всех сторон смотрели — кто безразлично, кто с довольной улыбкой, но ни один из сидельцев не попытался вмешаться.

— Силён махаться, Чалдон, — усмехнулся сидящий за столом урка. — Бурсака срубить, это ж суметь надо. Присаживайся к столу, поговорим.

Стас тяжело плюхнулся на лавку.

— Ты, я смотрю, на расправу скор, обид не спускаешь. Это правильно. Себя здесь сразу ставить надо. Ты думаешь, мы тут сидим?

— А что же ещё? — удивился опер.

— Мы тут жизнь свою живём. А жизнь не тетрадка, листок не вырвешь, и заново не перепишешь. Понял?

— Понял.

— Ты, я смотрю, духовитый. Держись за меня, не пропадёшь. Зовут меня Барон, слыхал?

— Не приходилось.

— Ну, да, откуда тебе? Фраер чистой воды, как слеза, взяли от сохи на время, — ухмыльнулся Барон. — Ничего, обтешешься.

Он наклонился вперёд.

— По киче мулька прошла, что залетел мазёвый лох [17]по мокрухе.

— Почему именно лох? — насторожился Стас, понимающий это слово в контексте «лихих девяностых».

— Ну, ты же не блатной, нашими дорожками не ходил, — пояснил Барон. — Но, как я погляжу, ты вполне на честного фраера канаешь.

— Ну, спасибо тебе на добром слове.

— Не на чем, — осклабился уркан. — Все люди — братья, а есть такие братья, что как сёстры.

«Угу, — хмыкнул про себя Стас. — Вот это уже до боли знакомо. Сейчас в душу потрахается [18]немного, а потом свой интерес прогонять начнёт. Послушаем, конечно. Может, тут и мой интерес есть?»

Незадачливые картёжники, потихоньку приходя в себя, оценили перемену в диспозиции правильно. И «под сурдинку» расползлись по нарам, не привлекая к себе внимания.

А Барон, меж тем, разливался соловьём, толкуя оперу про то, какие суки эти легавые, про то, что верить им ни на грош нельзя. А доверять можно только честным ворам, но, и то, не всем, а с оглядкой.

«Нет, он меня, точно, за полного лоха держит. Видать, просто в „хате“ серьёзных жуликов нет, вот он и дует мне в уши этот сквозняк».

— Сидишь, слушаешь, а сам думаешь — и чего мне этот фармазон фуфло в ухо пихает? — неожиданно прервав повествование, вдруг спросил Барон, цепко глядя на собеседника.

— Ну, сам-то как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Стас. — Я, конечно, по тюрьмам не скитался. Но, ты уж прости, я этих разговоров ещё в детстве наслушался — во!

Он чиркнул себя ребром ладони по горлу.

— Я вижу, что ты ко мне серьёзный разговор имеешь, но с кондачка не лезешь, потому что осторожный.

— Жизнь обучила, — хмыкнул Барон.