Чиновник для особых поручений

Сейчас, по прошествии времени, следовало признать, что всё вернулось на круги своя. И нынешний декабрь 1916 года от того, что был в прошлой истории, почти не отличался. А это автоматически означало, что все последствия Первой Мировой революция, отречение Николая и прочее, состоятся при любой погоде. И что с этим делать, решительно непонятно.

А в Петрограде он оказался, можно сказать, случайно. Неделю назад, перед самым наступлением, его ранило шальной пулей в верхнюю треть бедра. Кость, слава Богу, не задело, о неделю провалялся в лазарете, а потом Мельников отправил его в отпуск.

— Езжай, Станислав, ты, насколько мне известно, с начала войны в отпуске не был. Ранение твоё самый, что ни на есть, благовидный предлог. Пользуйся моей добротой, а то неизвестно, когда ещё случай представится.

Он и не думал упираться, с чего бы? Андрюшке уже исполнилось три года, а он его видел последний раз, когда уезжал на фронт. Да, и с Наташей в разлуке уже чёрт-те сколько. Пролётка свернула на Сергиевскую, затем на Гагаринскую, и остановилась возле трёхэтажного особняка Столыпина. Стас сунул в руку извозчику полтинник и, подхватив чемоданчик, подошёл к дверям. С бьющимся сердцем он нажал кнопку звонка. Во рту сразу пересохло. Дверь открыла горничная Клава, ахнула и попятилась назад, словно увидела привидение.

— Барыня, Станислав Юрьевич вернулся! — пронзительно закричала она.

— Ты чего орёшь, шальная? Андрюшку разбудишь, — по лестнице, ковыляя, спускалась Наташа. — Кто?!

Оставив чемоданчик в руках горничной, он взлетел по ступенькам и подхватил на руки жену.

— Пусти, сумасшедший! Дикарь! — возмущалась она, крепко обнимая мужа за шею.

— Фу, казармой от тебя несёт! Немедленно в ванную! Клава, ставь самовар.

— Есть! — браво отозвался он, внося Наташу в гостиную. — Как скажете, вашбродь!

Усталое и иззябшее тело нежилось от давно забытого ощущения горячей воды и душистого мыла. Приготовленное расторопной горничной полотенце мягко прильнуло, впитав влагу. Чистое бельё и домашний халат, и что ещё нужно солдату для полного счастья? Однако, после ванны, они, как и следовало ожидать, оказались не в столовой, а в спальне. Немного позже, пресыщённый и опустошённый до донышка, Стас блаженствовал на подушках, уткнувшись носом в волосы жены.

— Всю помял, как вакханку, — шутливо ворчала она, перебирая пальцами по стриженной голове супруга. — Ты пришла из дикого леса, дикая тварь?

— Угу, — расслабленно отозвался он, вдыхая её тёплый запах. — Из самого дикого, какой только есть. И водятся там самые страшные звери — интенданты, военные прокуроры, штабные крысы.

— Фельдшерицы, — елейным голосом коварно вставила Наташа. — Фельдшерицы там тоже водятся, признавайся!

Она острыми ноготками сгребла его за ухо.

— Конечно, водятся. Им там положено быть. Ой! Отдай ухо, менада!

— Ага! Терпи, закалённый в сражениях воин! И сёстры милосердия водятся, небось?

— Водятся, водятся. Только на них охота запрещена. Ай! Отдай ухо, зверюга!

— Ладно, — снисходительно хмыкнула Наташа. — Если запрещена, тогда ладно, живи покамест. Но помни!

— Помню, помню, — проворчал Стас, улыбаясь. — Слушай, я жрать хочу, как серый волк.

— Фи! Что за выражения? Казарма.

— Виноват-с, мадам! — вытянулся Стас. — Одичали в Европах-с.

— Оно и видно, — засмеялась жена. — Пошли, одичавшее создание.

Они уже чинно пили чай, когда со службы приехал Столыпин.

— А, Станислав! Приветствую вас, господин капитан! Рад видеть в здравии. О, Георгия получили? Когда успели? Мы, вроде, месяц назад виделись.

— За Лабиау, неделю назад вручили, — нехотя ответил Стас.

Этот город ему вспоминать не хотелось. Почти час германцы утюжили русские позиции тяжёлой артиллерией, да ещё периодически бомбили с самолётов. И когда немецкие полки пошли в атаку на изрытые русские позиции, навстречу им встали полуоглохшие, чёрные от земли, бойцы 111 — го Донского полка. Им уже было плевать на всё, главное было добраться до горла тех, кто ровным шагом шёл им навстречу. Видимо, Стас поменялся в лице, потому что Наташа испуганно схватила его за руку.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Да что ты? — улыбнулся он, приходя в себя. — Я дома, ты рядом. Мне хорошо.

— Кстати, Всеволод знает, что ты здесь. Он мне, собственно, и сообщил. Обещал вечерком заглянуть, — отхлебнув чаю, сообщил Столыпин.

— Очень хорошо, — кивнул Сизов. — Что здесь творится? Не смела вас ещё волна народного гнева?

— Шутить изволите, господин из грядущего, — хмыкнул Пётр Аркадьевич. — Наташка, ты приструни своего благоверного. А то, он скоро в народовольцы подастся.

— Делать мне больше нечего, — буркнул опер. — Вы меня ещё в декабристы запишите. Слуга покорный.

Отец и дочь переглянулись. Что-то не то со Станиславом, какой-то в нём чувствовался надлом.