Чёрч. Книга 2 (ЛП)

— Я понимаю, Эмма. У тебя было очень трудное детство, в котором постоянно подкреплялась мысль, что ты недостойна жить. Но мы уже прошли эту ступень. Ты уже взрослая и можешь делать все, что захочешь.

— Всё, что захочу? — захохотала она. — Доктор, я сейчас даже из дома выйти не могу. Я обязана приходить сюда три раза в неделю, не важно хочется мне этого или нет. Я не могу найти работу, не могу открыть счет в банке, ничего не могу.

— Видишь? Вот об этом я и говорю — ты думаешь о настоящем времени. А я спрашиваю о будущем. После этого настанет другой период. Может быть, не сразу. Спустя недели, месяцы, возможно годы, но он рано или поздно настанет, и тебе стоит начать к нему готовиться.

«Месяцы? Возможно, годы?»

Когда он произнес эти слова, она почувствовала, как ее покидает жизнь. Если ей придется прожить под властью Марго еще месяц, Эмма найдет другой способ со всем покончить. И на этот раз она перережет правильную артерию.

— Чем тебе нравится заниматься? — продолжил доктор Розенштейн, прервав ее молчание. — У каждого есть любимое занятие, хобби. Бег? Музыка? Раскрашивание статуэток?

«Преследование. Зацикливание. Страдание».

— Бег, — выдавила она из себя. — Я раньше бегала.

— О! Тебе нравится бегать?

— Я бы не сказала, что мне это нравится, — поспешно добавила она. — Я делала это для моциона, и чтобы выбраться из дома. Чтобы хотя бы ненадолго убежать от жизни.

— Ладно, тогда, может, не бег. Что-нибудь еще?

«Слушать голос Чёрча. Смотреть, как он дышит. Думать о нем. Любить его. Делать для него всё, что он захочет».

— Мне нравится…, — медленно проговорила она. — Наблюдать за людьми. Пытаться их понять. Разобраться в них. Узнать, почему они делают то, что делают.

Доктор улыбнулся.

— Ага, мне следовало догадаться. Это ведь так очевидно.

— Э-э… да?

— Психология или социология. Может быть, ты захочешь сесть в это кресло, — усмехнулся он, похлопав по кожаным подлокотникам.

Эмма фыркнула.

— Не думаю, что у людей, страдающих тяжелой депрессией, есть возможность стать психологами, — отметила она.

Он пожал плечами, делая пометки в блокноте.

— Психологи тоже люди с такими же проблемами, что и у всех остальных. Мы просто лучше с ними справляемся.

Она прищурилась.

— Или лучше их прячете.

Её фраза заставила его оторваться от своих записей.

— Да, полагаю, нам было бы проще придумать уловки, скрывающие наши собственные проблемы. Ты всегда можешь заняться социологией, изучением общества, взаимоотношений и культуры.

— Могу поспорить, платят за это хорошо.

— Мы просто рассматриваем идеи, тебе не нужно прямо сейчас подавать заявку на получение докторской степени, — поддразнил ее он. — Но вот что я тебе скажу: Эмма, ты умна, даже больше, чем ты думаешь. И очень наблюдательна, это в тебе заметили все твои врачи. У тебя хорошо получается ладить с людьми и другими пациентами. Об этом мы поговорим завтра и в ближайшие недели. Мне бы хотелось побеседовать с тобой и твоей матерью о том, чтобы где-нибудь после Нового года включить тебя в программу стажировки, таким образом, мы сможем…

И Эмма снова уставилась в окно и отключилась. Футбольные команды окончательно разбрелись, хотя крикун по-прежнему рыдал на краю поля.

Да, Эмма знала, что у нее хорошо получается “ладить” с людьми. Именно так ей столько времени удавалось вписываться в реальный мир. Но это не имело никакого отношения к реальности. Она говорила то, что от нее ожидали, и вела себя так, как от нее ожидали.

Вот почему Чёрч сумел так легко проникнуть сквозь ее защитные барьеры. Она могла говорить ему все, что угодно, вести себя так, как ей заблагорассудится, но ему было все равно. Он принимал ее такой, какая она есть. Ну или, по крайней мере, ей так казалось.

«Ты принимал меня, Чёрч? В самом деле? Или все это было лишь притворством, чтобы заставить меня сделать то, что ты хочешь? Я уже ни в чём не уверена».

Она проделала то, что получалось у нее лучше всего — пробормотала все нужные ответы на остальные комментарии доктора Розенштейна. Он закончил их беседу, затем проводил ее на выход и пригласил в кабинет Марго для небольшого подведения итогов. В дверях мать с дочерью переглянулись. Зеленые глаза — широко распахнутые и настороженные, слегка подозрительные. Карие глаза — прищуренные и пронизывающие, предостерегающие.

Потом дверь закрылась, и Эмма снова оказалась в коридоре.

— Привет, длинноногая Эмма, — послышался откуда-то позади дразнящий голос.

По её спине пробежала дрожь, и она обернулась, едва успев скрыть свое отвращение.