Чёрная гора

— Врёшь! Не такой ты идиот. Эти враги прогресса, которые называют себя Духом Черной горы, они ведь борются вовсе не с нами, а с Белградом, и нам выгодно, чтобы они всыпали Белграду по первое число. Маловероятно, конечно, что им удастся сбросить Тито, хотя это сыграло бы нам на руку. Тогда мы вошли бы в Белград под барабанный бой и легко захватили бы власть. Нет, мы лишь прикидываемся, что настроены по отношению к Духу Черной горы враждебно, и ты это прекрасно понимаешь. Чем больше им помогает Америка, тем лучше для нас. Если бы этот лакей Марко Вукчич, который нажил состояние на том, что кормил прожорливых американских империалистов, посылал Духу в десять раз больше, мы бы только выиграли. А что сделал ты? По команде Белграда отправился в Америку и убил его! Или ты рассчитывал, что мы не узнаем? Тогда ты ещё больший идиот, чем я думал. Вечером четвёртого марта ты высадился в Гориции, на итальянском побережье, имея при себе бумаги на имя Вито Риццо, и отправился в Геную. Оттуда ты отплыл шестого марта на борту «Амилии», где устроился стюардом. «Амилия» прибыла в Нью-Йорк восемнадцатого марта. В тот же вечер ты сошёл на берег, убил Марко Вукчича и уже к девяти вернулся на судно. Не знаю, с кем ты там ещё встречался и помогал ли тебе кто-нибудь украсть машину, но это уже мелочи. До двадцать первого марта ты оставался на борту, а второго апреля сошёл на берег в Генуе и в тот же вечер возвратился в Титоград. Я это всё говорю, чтобы ты понял: от нас ничего не скроешь. Ничегошеньки. А в воскресенье четвёртого апреля ты приехал сюда и начал уверять, что не смог выполнить задание из-за того, что тебя посылали за границу. Ты застал здесь женщину, которая распивала водку с моими людьми, что тебя удивило, но ещё больше тебя удивило, что здесь уже знают о том, где ты был и что делал. Согласен, мы тоже понаделали ошибок — я сам понял это, только когда прилетел из Москвы в Тирану. Мои люди признались мне, что после твоего ухода по пьяной лавочке разболтали про тебя этой женщине. Они склонны винить в случившемся водку, но пьянство не может служить оправданием такому разгильдяйству. Им пришлось исправить ошибку самим — они убили эту женщину. Но урок им все равно преподать придётся.

Он внезапно повысил голос:

— Но это подождет. Вздерни-ка его, Буа!

Петер Зов что-то залопотал, но его никто не слушал. Буа приподнял его за цепь на прежнюю высоту и намотал цепь на крюк.

— Ответь мне, Петер, — заговорил человек на стуле, — сколько судов у них в Дубровнике и как их охраняют?

— Черт побери! Я не знаю! — завопил Петер.

— Мое терпение заканчивается. Растяните-ка его!

Вулф опустился на корточки и потянул меня за рукав. Я пригнулся. В его руке блеснул тесак. Вулф зашептал:

— Мы войдем, когда он заорет. Ты откроешь дверь, я войду первым. Возьми в одну руку револьвер, а во вторую — капсюль.

В ответ я прошептал:

— Я пойду первым. Не спорьте. Освободить его?

Вулф кивнул. Я потянулся за «марли». Этот револьвер не обладает убойной силой «кольта», но я к нему больше привык. Левой рукой я нащупал в кармане капсюль, но вынимать не стал, предпочитая оставить руку свободной.

Петер испустил дикий вопль. Я толкнул ногой дверь и ворвался внутрь. Шум открываемой двери утонул в истошном крике Петера, но Буа увидел меня, бросил веревку и вытаращился на нас; его товарищ последовал его примеру. Сидевший на стуле спрыгнул с него и повернулся. Поскольку он был ко мне ближе всех, я прицелился в него. Вулф, вытянув вперёд нож, заговорил, но его прервали. Рука моего противника нырнула к бедру. Не знаю, был ли он круглым болваном или отчаянным храбрецом, но мешкать я не стал и с девяти футов выстрелил ему в грудь. Краешком глаза я заметил, что рука человека справа от меня метнулась назад, и судорожно отпрянул в сторону. Нож просвистел на волосок от моего уха, но враг уже надвигался, на ходу доставая что-то из-за пояса, так что мне пришлось остановить его выстрелом в упор.

Я развернулся влево и остолбенел. Буа, привалившись спиной к стене, по-волчьи ощерился, держа перед собой нож, а Вулф, вытянув вперёд руку с тесаком, наступал на него в классическом боевом полуприседе. Когда я позже спросил Вулфа, почему Буа не бросил в него нож, Вулф объяснил, что в поединках на ножах не принято прибегать к подобной тактике, — если противника сразу не прикончишь, то, оставшись без оружия, окажешься в его полной власти. Знай я это тогда, я мог бы пальнуть Буа в плечо или в ногу, но я не знал и стремился лишь как можно скорее всадить в него пулю, прежде чем он успеет уложить Ниро Вулфа. Я выстрелил, и Буа судорожно дернулся, но руку с ножом не опустил. Я спустил курок ещё раз, и он мешком свалился на пол.

Вулф прошел мимо меня к стулу, сел и сказал:

— Не выпускай их из вида.

Петер Зов, по-прежнему висевший под потолком, что-то хрипло выдавил. Вулф перевёл:

— Он просит, чтобы его опустили. Только сперва проверь этих. Кто-то из них может притворяться.