Чёрная кошка

Мерцал закат, как блеск клинка,

Свою добычу смерть считала.

Бой будет завтра, а пока

Взвод зарывался в облака

И уходил по перевалу. —

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы —

Они помогут нам…

Потрясающая песня!

Стоп… А мы жили очень весело, всегда разыгрывали друг друга. Вдруг пришла озорная мысль: сейчас я его, паразита, разыграю, тем более что он никогда не оставался в накладе. У меня память на стихи очень хорошая. Достаточно сказать, что я знаю наизусть всего «Евгения Онегина». Я быстро запомнил припев, тут же опять надеваю рюкзак и спускаюсь в бар. Там сидят американские туристы и с ними – Володя. Он вертелся там, потому что в их группе было, наверное, десятка полтора молодых девчонок, одна симпатичнее другой. Он пел им песни. Они ни слова не понимали по-русски, но каждый раз просили его спеть песню, что они там понимали – я не знаю, им доставляло огромное удовольствие, они хохотали над его смешными песнями.

Увидев меня, Володя подбегает и говорит: «Слава, я такую песню написал! Пойдем в номер, я тебе ее спою». Я отвечаю: «Не могу, я шесть часов бежал, дай хоть попью».

Мы подходим к стойке, я выпиваю бутылку воды, беру еще одну. А он прямо – приплясывает, – так ему хочется спеть новую песню.

– Хочешь, – говорит, – я ее тебе прямо здесь спою, даже без гитары? – и начинает:

Мерцал закат, как блеск клинка. Свою добычу смерть считала…

Я говорю:

– Постой, ты уж совсем как Остап Бендер, который всю ночь сочинял «Я помню чудное мгновенье» и только утром понял, что это кто-то уже сочинил до него.

– Что ты мелешь?!

– Как – что я мелю, – отвечаю, – эта старая баксанская альпинистская песня, еще военных лет.

– Что ты выдумываешь?! – закипает Володя. – Я написал ее сегодня!

– Ничего я не выдумываю. Это старая альпинистская песня. Помнишь, ребята приходили… Старые альпинисты, пели песню тебе. Там еще есть припев… Хочешь спою? Я сейчас точно не вспомню, но там есть такие слова:

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы —

Они помогут нам.

Он побледнел:

– Не может быть! Да что же это со мной происходит?!

– Да ладно, Володя, – не выдержал я, – я тебя разыграл.

Как он посмотрел на меня!.. Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые.

Люди воевавшие были уверены, что он их боевой товарищ. Такая правда, такая ободранная до крови правда, лезла из его военных песен. А ему, когда началась война, исполнилось три года.

Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.

Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, не умеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова – конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.