Чёрная кошка

Мы подъехали к дому. Меня встретил Иртыш — милейший пес светлой масти, Степка, младшенький Солженицын, и совершеннейшее чудо — Екатерина Фердинандовна, мама Наташи, теща Александра Солженицына, «Катенька» (как он ее называл).

Из рабочего домика, который служил ему кабинетом, вышел Александр Исаевич. В рубашке, сандалиях на тонкий носок (на улице снег, легкий морозец); приятная улыбка (смеются одни глаза), спортивная походка (спортом никогда не занимался), молод, энергичен, красив — зрелой мужской красотой… Было ему тогда 74 года.

— Катенька, — спрашивает он Екатерину Фердинандовну, — когда у тебя обед?.. Предлагаю, — это уже мне, — немножко поработать до обеда…

Мы поднялись в кабинет. Столы, столы, столы. Много столов, на них — бумаги, листочки, мелко исписанные карандашом, книги, справочники…

— Писателю-историку нужны столы, — объяснил Александр Исаевич. — Это я понял, работая над «Красным колесом». Чтобы все было под рукой, чтобы не лазить по полкам, ища нужную книгу или справочник. А рассказ… Рассказ я могу и на коленке написать.

Я смотрю — ни дивана, ни какой-нибудь лежанки. Где он отдыхает? Работая по 14 часов в день, как не прилечь хоть на несколько минут, не распрямить спину, не расправить затекшие члены…

— Нет, я никогда не ложусь во время работы. Иной раз, если устану, подремлю в кресле… под музыку…

— А какую музыку вы слушаете? Под какую вам лучше работается?

— Под разную. Классика, конечно. Очень люблю Шумана…

— А вы гуляете? Какой тут красивый лес…

— Нет. Почти нет. Меня это отвлекает. Надо смотреть все время под ноги, переступать корни, лужи… Вот тут, на веранде, хожу иногда туда-сюда…

Я посмотрел на эту веранду. Семь шагов вперед, семь назад.

— Это же как в камере, — говорю.

— А я же привык, — хохочет.

Потом мы работали. Два дня он мне читал лекции по русской истории. Кто может похвастаться, что лекции по истории ему читал великий русский писатель? И великий ученый-историк?! А я вот могу.

Я как раз снимал фильм «Россия, которую мы потеряли» и нуждался в такой обзорной системной лекции. Мы сосредоточились на Февральской революции. Теперь-то уж все знают, что Октябрьской революции не было. Большевикам не надо было захватывать власть — она валялась на улицах. Настоящая революция, погубившая Великую страну, произошла в феврале 17 года — жестокая, кровавая, разрушительная.

Педагог он был великолепный. Прирожденный учитель. Представляю, как раскрыв рты, слушали его ученики рязанской школы. Говорил он ярко, образно, с убедительными примерами.

— …Все началось с разрушения основ государственности: религии и полиции. Тут наша творческая интеллигенция особенно постаралась. Вспомните, кто были самыми отрицательными персонажами в русской литературе? Поп да урядник! Даже у Пушкина: «Жил-был поп, толоконный лоб…»

Это неуважение к священнослужителям достигло пика в канун революции. Вот вам пример. Идет поп по деревенской улице. Завидев его издалека, мальчишки бегут в кузницу, раскалят докрасна подкову и бросят ее в пыль на дороге. А поп — он ведь крестьянин. Как он может не нагнуться и не подобрать нужную в крестьянском хозяйстве вещь? Обжег до волдырей руку — мальчишки хохочут. И взрослым весело.

Где-то около часа дня мой учитель прерывал урок.

— Погуляйте, покурите… Я вернусь минут через двадцать…

Я ходил по кабинету, разглядывал бумаги, разложенные по столам… Надо же! Я в самом сердце писательской лаборатории… Неужели он всех допускает сюда? Опять вспомнил нью-йоркских придурков, наговоривших столько пакостей про Солженицына. Потом, познакомившись с публицистикой Солженицына, я понял природу этой нелюбви. Она была ответной. Он их тоже не жаловал. Не принимал их приглашения на различные конференции, собрания. Не отвечал на их оскорбительные выпады (если уж отвечал, то спустя годы всем сразу — и его хлесткие, остроумные ответы стали лучшими страницами отечественной публицистики); он вообще не понимал людей, покинувших Россию (как бы им ни было там трудно) добровольно, бросивших свой народ в такие трудные для него годы. Сам он жил и поступал иначе: не поехал получать Нобелевскую премию — знал, что обратно не пустят; вообще говорил: «Я покину Россию только в наручниках». Так и получилось.

Я ходил по кабинету и размышлял как раз об этом — вспомнил издевки наших диссидентов по поводу автора и его последнего грандиозного труда. Вот оно, на полке — «Красное колесо», уже десять или двенадцать готовых томов, набранных в домашней типографии и изданных в Париже. Потом я спрошу Солженицына:

— Александр Исаевич, вы же понимаете… сейчас, когда народ уже привык к легкому чтению… Трудно представить, чтобы кто-то одолел все эти кирпичи…

— Прекрасно понимаю, — смеется он. — И не надо! И вам не советую. Хотя… Вы обязательно должны прочесть то, что набрано мелким шрифтом — это документы. Что же касается простого читателя… Кто-то прочтет. А большинство, конечно, — нет. Но зато будущий историк — исследователь Февральской революции никак не пройдет мимо этого труда. Иначе его работа не будет полной и добросовестной…