Чёрная кошка

— Ни в одной стране мира нет ни Ленина… ни фракции «Женщины России»!

Помню, я проснулся ночью в гостинице и стал жутко ржать — вспомнил этот пассаж Жириновского.

Про него рассказывают такой анекдот. Зная Владимира Вольфовича, могу поверить, что это правда.

Однажды Жириновский пришел в Думу (меня в этот день не было) в мятой рубашке, без галстука. Председатель сделал ему замечание.

Жириновский:

— Мне так разрешила приходить английская королева…

Казалось бы, что смешного? А дело вот в чем.

Однажды Жириновский появился в английском парламенте примерно в таком виде. Надо сказать, наши депутаты все побывали в колыбели парламентаризма. Так вот… В этот день на заседании парламента присутствовала королева. К Жириновскому подошел человек и сказал:

— Господин Жириновский, Ее Высочество просили вам передать, что в таком виде вы можете приходить в собственный парламент… 

Вишневская и Ростропович

В гостях у нас Ростропович и Вишневская. Никогда я так не смеялся (наутро проснулся и почувствовал, что болят мышцы живота). Очень смешная, просто конферансная пара. Оба с хорошим чувством юмора, они были особенно смешны, когда выступали дуэтом.

Неважно, о чем они рассказывали. Какой бы ни была история, она всегда сдобрена очаровательным юмором и самоиронией.

Помню историю со шкафом.

Ростропович купил где-то диковинной красоты старинный шкаф, привез его на дачу. Выяснилось, что шкаф в дверь не проходит. Пришлось увеличивать размеры двери — и в высоту, и в ширину. Втащили. И тут обнаружилось, что потолки в доме ниже, чем шкаф. Сломали потолок…

В общем, по их рассказу получалось, что весь дом они перестроили вокруг шкафа.

Начинал рассказ обычно Слава (никто из знакомых не называл его Мстислав Леопольдович, только Слава; он так требовал). Начинал Слава, а Галина Павловна тут же перебивала его: «Нет, не так! Ты все перепутал!» — и добавляла какие-то смешные, запомнившиеся ей подробности.

Помню другой рассказ — на двоих. После того как чета великих артистов дала приют опальному Солженицыну, гонения перекинулись на них. Ростроповича лишили Большого театра, Москвы и Ленинграда, зарубежных гастролей (то же было и с Вишневской).

Слава смешно рассказывал (и очень артистично показывал), как он играл на виолончели в каких-то клубах, колхозах, рабочих поселках… Закончила эту грустную и смешную повесть Галина Павловна такими словами:

— …Это переполнило чашу моего терпения. Я взяла детей, собаку и Славу, и уехала. 

Эйзенштейн

В кино я пришел поздно. Но многих мастеров еще застал, хотя бы просто видел. А вот Эйзенштейна — нет. Он умер рано.

Больше всего мне бы хотелось пообщаться с живым Эйзенштейном. Это был человек Возрождения, Господь наградил его многими талантами. А о его остроумии по сей день ходят легенды. Правда, его остроумие было, как бы это помягче сказать — на грани похабщины. Есть большой альбом графики Эйзенштейна, рисовальщик он был классный. Но большинство его рисунков недоступно обыкновенным людям, они хранятся в государственных архивах и в частных коллекциях — до того они похабны. Очень много, чуть ли не сотня рисунков, хранились у Фаины Раневской, она все собиралась их сжечь (главным персонажем этой серии Эйзенштейн изобразил саму Раневскую), но, кажется, сдала все-таки в Госархив.

Половина мастеров кинематографа ходили с кличками, данными им Эйзенштейном. Эти краткие и емкие определения приклеивались к ним намертво. Повторить их не могу, бумага не выдержит.

Впрочем, одну вспомнил — приличную. Про режиссера Рошаля: «вулкан, извергающий вату».

Лекции по зарубежной литературе в киноинституте нам читала полная, в возрасте, женщина с добрым, открытым лицом. О Данте, Боккаччо, Петрарке она говорила, задыхаясь от любви, от переполняющих ее чувств. Было впечатление, что она находится на пике сексуального наслаждения. Слушать ее без смеха я не мог. Сразу вспоминал определение, данное ей Эйзенштейном. Похабное, циничное, но, что делать, точное. Он сказал про нее: «ей засунули и забыли вынуть».

Алма-Ата, 1943 год. Эйзенштейн снимает «Ивана Грозного». В кадре — Серафима Бирман. Серафиму он недолюбливал. Известно, что он хотел снимать Раневскую, долго боролся за нее; не дали.

Итак, сцена на съемочной площадке.

Эйзенштейн: — Серафима, сейчас снимаем твой крупный план. Вскрикнешь так вот: А-а! (Показывает.)

Бирман: — Как это?

Эйзенштейн: — Ну вот так! (Опять показывает.) Со смесью изумления и возмущения.

Бирман: — Не понимаю.

Эйзенштейн: — Да что тут понимать?!

Бирман: — А я не понимаю. Вы — режиссер. Обязаны объяснить актрисе, а не кривляться.

Эйзенштейн (раздраженно): — Не понимаешь?

Бирман (с ненавистью, по слогам): — Не по-ни-маю!

Эйзенштейн (раздумчиво): — Значит, не понимаешь… Вася! — обращается он к осветителю. — Покажи ей х…й!

Бирман: — А-а-а! (изумленно и возмущенно).

Эйзенштейн: — Вот так и снимаем.

Жертва Фишера (Марк Тайманов)

Вспоминаю анекдот: «Футбол, боулинг, теннис, гольф… Чем человек богаче, тем меньше у него шарики для игры».