Чёрная кровь

Он приехал, как всегда, неожиданно, без предупреждения и без звонка. В августовской дачной тишине я услышала шорох колёс и увидела знакомую машину, остановившуюся около зелёного забора. Отец никогда не заезжал на участок, словно готовился в любую минуту уехать обратно и тем самым хотел показать, что он здесь ненадолго. Меня ужасно раздражало, что он всегда всё делает набегу, нигде не останавливаться. Я не понимала, почему нельзя просто побыть несколько дней здесь, со мной.

Отец хлопнул дверцей машины и крикнул:

– Ян, это я!

Почему-то эта привычка не стучать, не звонить, а именно окрикивать, была на даче у всех, как будто жизнь здесь отбрасывала на несколько лет назад, и люди забывали о телефонах и ноутбуках. То и дело можно было услышать, как кто-то кого-то зовёт, а этот кто-то отвечает через забор. Я никогда так не делала. Было странно вот так вторгаться в чужую жизнь, как будто заглядываешь к кому-то через окно и видишь то, что тебе видеть нельзя. Один раз я, когда ещё была совсем маленькой, жила в лагере, и придумала игру – заглядывать в окна вожатых и воспитателей. Они жили отдельно, но я могла проходить на их территорию, потому что моя мама работала в том же лагере медсестрой. Мы с подругой залезали на брёвнышки, окаймляющие маленькие деревянные домики, и смотрели за жизнью совершенно чужих людей. Кто-то из них ругался, кто-то смотрел по ноутбуку фильмы. Кто-то спал. Никто не знал, что две девчонки смотрят за ними. Особенно мне нравилась одна семья – муж и жена, которые работали в лагере вместе. Каждый вечер они сидели на диване и обнимались. Это казалось бессмысленным – сидеть каждый вечер вдвоём и обниматься. Мои родители никогда так не делали – только на праздники, несколько раз в год, но последнее время отец приезжал поздно даже в мой день рождения. Сейчас я понимаю, что с нашей семьёй давно происходило что-то странное, чего не происходило с теми людьми, за жизнью которых я наблюдала в детстве.

Я смотрела на отца в грязное окно своей дачной комнаты. Тот не спеша поставил машину на сигнализацию, наклонился, отряхнул ботинки. Я не понимала – зачем. Ведь он всё равно испачкается – дороги из-за предосенних дождей всегда сильно размывает. Но отец любил чистоту и порядок, в отличии от мамы, которая редко старалась сделать дом чище и лучше, а даже если и старалась, у неё это не получалось. Отец подёргал закрытые ворота и крикнул ещё раз:

– Ян!

Я побежала вниз со второго этажа.

Почти всё лето я жила на даче одна. В этом году я окончила одиннадцать классов, хотела поступать в Институт культуры в Химках на литературное отделение, но не прошла творческий конкурс. Мама просила подать документы куда-то ещё, но я стояла на своём и решила попробовать на следующий год.

– Упрямая. Вся в отца, – махнула рукой мама.

А я даже была рада тому, что можно остаться на целый год дома. Мне было страшно начинать взрослую жизнь – неведомую и неизвестную. И меня оставили в покое.

Мне нравилось гулять по небольшому лесу, обросшему со всех сторон домами и участками в шесть соток, нравилось купаться в холодном зацветшем пруду, почти полностью заросшем травой так, что было сложно заходить в воду – ноги утопали в мягкой скользкой жиже и становились мохнатыми от цепляющейся к ним травы. Когда-то я училась плавать в этом пруду. Меня учил отец – отпускал на глубине, и я, хватаясь за воду, с трудом, но выплывала. Сейчас, барахтаясь в воде, я думала о том, что мне делать дальше. Плыть было тяжело, в отличии от моря, где я заплывала до самых буйков, ныряя в солёной воде, которая сама держала, и можно было расслабиться и плыть по течению, куда бы оно ни вынесло. Здесь же, в застоявшемся пруду, требовались усилия, но мне нравились эти усилия – они заставляли двигаться, шевелиться, сопротивляться, а не просто отдаваться воле воды. Наверное, именно эта любовь к усилиям заставила меня отложить на год институт и, когда другие уже выкладывали свои первые взрослые фото с лекций в Инстаграме, я брала телефон только чтобы ответить на сообщения.