Чёрная кровь

Я ответила так же коротко – «ОК». Я стала отвечать, как и он, хотя раньше обижалась. Но привыкла, как привыкла к его постоянному молчанию.

Железка – это старая заброшенная платформа недалеко от действующей Ухтомской. Она находится прямо посередине между нашими с Максом домами, поэтому удобно встречаться. Платформа вся покрыта граффити. Некоторые из них рисовал Макс – и где-то среди остальных надписей виднеется крупно моё имя – ЯНКА. Он меня называет только так. На железке обычно никого не бывает, кроме подростков, делающих селфи на фоне полуразвалившейся станции и железнодорожных путей, поэтому можно сидеть подолгу, курить и смотреть на поезда. На другой стороне железной дороги жизнь совсем другая, и я иногда думаю – а какая? Какая жизнь у Макса? Моя семья, несмотря ни на что, считалась благополучной и вполне обеспеченной – у нас была большая двухкомнатная квартира с высокими потолками и балконом, а у отца, хоть и старая, но всё-таки «Мазда».

Макс уже ждал, сидя на холодной каменной плите. Он был в одном свитере, а куртку подложил под себя. Я села рядом на его куртку. Мимо неслись поезда. Было шумно. Поезда гудели, как будто хотели прогнать кого-то с рельс, и оставляли за собой долгое эхо.

– Где ты был неделю? – спросила я.

– По делам ездил, – ответил Макс, закурил и протянул мне сигарету.

Я почти не курила без Макса. Иногда я выходила в подъезд и поднималась на пятый этаж – там у меня была спрятана пачка сигарет. Но стоять одной в подъезде, шарахаясь от каждого звука, было неприятно.

Я взяла сигарету и прижалась к Максу. Ещё один поезд проехал мимо. В детстве я любила сидеть и смотреть, как едут поезда. Они ехали в Москву и из Москвы. А я сидела и думала о том, что прошёл ещё один поезд, второй, третий – а я всё сижу и никуда не еду. И может быть никуда никогда не уеду. Теперь я сижу с Максом – и, может быть, мы будем сидеть здесь вдвоём очень долго и тоже никогда никуда не уедем.

Наш город совсем рядом с Москвой, как говорят – «рукой подать», то есть две станции на электричке до Выхино. Уже строят метро. Но всё-таки это не Москва. Моя мама всегда, когда я собиралась куда-то ехать, спрашивала тревожно – «В Москву?» Как будто это был не другой город, а другой мир – большой, страшный. И ехать в этот мир никому не нужно. Но именно в этот мир я рвалась больше всего.

– Моя мать опять замуж собралась, – сказал Макс.

– За кого?

– Да мужик какой-то. Не знаю. В ЖЭКе у нас работает.

– Он тебе не нравится?

– А с чего он мне должен нравиться? Я вообще не понимаю, чего вас так тянет замуж? Чуть что – сразу в койку и расписываться.

– Ну может, он нормальный? Почему ты так?

– Да какой нормальный! Он же чёрный. То ли грузин, то ли кавказец. Я их не отличаю. Я из дома свалил. Только сегодня вернулся.

– А где ты был?

– Да не важно. С парнями шастал.

– Почему ты мне никогда ничего не говоришь? Где бываешь? С кем?

– Тебе это знать не нужно. Меньше знаешь – меньше расскажешь.

– Кому мне рассказывать?

– Ну мало ли.

Макс всегда отвечал так, что спрашивать больше не хотелось. Но я упрямо спрашивала.

Своего отца Макс никогда не видел. Не сказать, что он очень скучал по нему, но, наверное, было интересно, как тот выглядит, чем занимается, как живёт. Мама Максу ничего не рассказывала, отвечала уклончиво – «мужик как мужик. Ничего особенного». Потом она стала выходить замуж – то за одного, то за другого. А Макс ненавидел и её, и её мужей. Его раздражало, что те сидят на их кухне в одних трусах, смотрят телевизор, разгадывают кроссворды и пишут чёрной ручкой слова в квадратики. Они жили в их квартире, но всегда распоряжались всем, как хозяева. А мать готовила им еду, наливала бесконечные рюмки. Она выглядела совсем как девочка, угождала во всём этим чужим здесь людям, говорила с ними, слушала их, а не Макса.

– Ну что она постоянно находит в них? – сказал опять Макс. – Чем, например, этот лучше того, кто был до. Или лучше отца. Он такой же, как и они. А может, хуже. Так какая разница? Зачем нужно было выгонять тех – других? А может, это не она их выгоняла, а они сами уходили? Мне мать вообще ничего не говорит. Ставит всегда перед фактом. Это Саша. Это Коля. Потом ещё кто-то. Я всех не помню. А я должен сидеть с ними на кухне и слушать ту чушь, какую они мне заливают. Одно и то же. Как они работали, служили, учились. Меня это только бесит. Они все одинаковые какие-то. Сидят в своих одинаковых трусах, гадают свои одинаковые кроссворды. А теперь вот чёрный этот. Те хоть русские были.

Мимо опять пронёсся поезд, словно напоминая о том, что всё может измениться в любую секунду. Макс взял камень и швырнул вслед этому поезду. Камень не долетел и как-то бесшумно упал рядом с рельсами.

Потом Макс обнял меня, и всё вдруг стало неважным – и мать, и её мужики, и этот кавказец. Всё, кроме организации, о которой я теперь почему-то постоянно думала.

. . .

В субботу я снова была в штабе на Площади Ильича и смогла получше рассмотреть его.