Чёрная обезьяна

Откуда-то, кажется, из глубин рва, раздавалось неотвязное детское нытье.

— Они ушли? — спросил мальчик.

— Нет, — засмеялся солдат. — Им просто стало темно умирать.

— А кто там шумит? — спросил мальчик, указывая рукой.

— Это пытаются поджечь навес, под которым недоростки долбят мотыгами свою нору в город.

— И не могут поджечь? — спросил мальчик, трогая потрескавшиеся губы языком.

— Могут, — будто радовался каждому своему ответу солдат. — И уже поджигали. Но недоростки оттащили навес, потушили его, уложили крышу своими мертвыми и вновь придвинули этот пирог к самой стене.

— Мертвые не горят?

— Горят, — улыбался солдат. — Но недоростки показывают, что им не жалко даже своих мертвых.

Солдату принесли еды в котелке, и он стал жрать, не обращая внимания на мальчика.

С недоеденным куском во рту, глядя куда-то в сторону, он вдруг сказал:

— Они не умеют воевать, не умеют брать стены, ничего они не могут… Но у них нет страха, никакого…

Мальчик прислушивался к мычанью и блеянью убойного скота и видел несколько костров в стане малых людей. Они тоже готовили себе пищу.

Вослед за ушедшим солнцем появилась первая моргающая звезда.

— На, — сказал солдат, подавая остаток варева в котелке.

Мальчик съел все, выскребая еду рукой.

— Ты правда был в походах? — спросил он, облизывая руки.

— А ты не верил? — оскалился в полутьме солдат.

Над ними пролетела одинокая стрела и упала в разожженный под стеною костер.

— Посмотри тут, — попросил солдат, поднимая подбородок и притягивая пугающуюся руку мальчика куда-то к своим скулам. — Эти две мозоли, на которых уже не растет борода, называются рогами. Чтобы появились такие рога, нужно носить шлем три года.

Мальчик отдернул руку и опять потрогал губы языком.

— Я ходил шесть лет из земли в землю, — сказал солдат, — и меня мучает только одно: я никогда не слышал языка, на котором говорят эти недоростки.

Как ночная остроклювая птица, пролетела еще одна стрела.

— А зачем ты менял свой кинжал? — спросил мальчик.

— Я? — засмеялся солдат. — Я его меняю уже три года, и он никак не уйдет от меня. Отец сказал, что если я поменяю сталь на хлеб, то потеряю честь, а если сталь на мясо — то сохраню. Истолковать отцовский завет дело нехитрое, но куда лучше сказанное отцом обмануть и миновать.

С крепостных стен то и дело бросали факелы, чтоб рассмотреть, не подходят ли малые люди к стенам. Может быть, они видят в темноте?

Когда мальчик закрыл глаза, эти факелы какое-то время падали вниз и там мутно горели — один, другой, третий, — но очередной факел упал и сразу потух.

Бухали бубны. Сочилась все время мимо губ родниковая вода. Дикие пчелы уселись на дерево, и оно переливалось на солнце, как драгоценный камень. Мальчик рвал ртом щавель, и ему было кисло так, что глаза сначала нельзя было зажмурить, а потом раскрыть.

И снова забили бубны, а раскрыть глаза все еще было нельзя, невозможно, невыносимо, такой вот щавель и немного земли с ним.

— Вот они! Вот они! — кричал кто-то.

В том месте крепости, где малые люди работали мотыгами, вдруг показались выползающие из-под стены в город головы в грязных цветочных венках, за ними хилые плечи и тонкие спины. Недоростки просачивались через такие щели, куда большой человек вроде мясника не просунул бы и руки.

Какое-то время все в онемении смотрели на появляющихся будто из земли костлявых червей, обросших исцарапанной кожей и потными свалявшимися волосами на крохотных головах.

Потом обвалился сразу большой кус стены, и недоростков высыпало как орехов. Но пока набегающие сзади недоростки давили, те, что шли первыми, поняли: дальше идти некуда. Едва ли не вровень с крепостной стеной проход в город широким полукругом был завален кулями с мукой и солью — их до самого утра таскали с городских амбаров.

Недоростки растерялись. Сверху на них посыпались камни и полилась смола, а с высокой деревянной башни, выстроенной за кулями, ударили лучники.

Мальчик, стоящий на стене, тоже схватил небольшой камень, подбежал к краю, чтоб его бросить вниз, но так и застыл с ним.

Через минуту весь полукруг был завален дымящимися мертвыми, раскрашенными в черное и красное, с раздавленными головами, раздробленными костями и оскаленными лицами.

Теперь мальчик хорошо видел, что самым младшим из них было около семи, а самым старшим — не больше семнадцати.

Кто-то в радости помочился сверху на мертвых.

Убедившись, что возле кулей все многократно убиты, солдаты и горожане вернулись к бойницам.

Стремившиеся из лугов в разрытый проем недоростки под хохот и гиканье с крепостных стен отпрянули назад.

— Понравилась наша белая мука? Сладка на языке? — кричали горожане. — А соль соленая у нас? Глаза не ест?

Мальчик смотрел на того, кто вновь сидел на камне, покрытом ковром.

Некоторое время ничего не происходило, только недоростки зачем-то начали растаскивать кучи хвороста, которые собирали ночью для своих костров.

Сидевший на камне сделал одно движение рукой, и несколько десятков малых людей зажгли факелы.

— Что они собрались освещать? — смеялись на стенах. — Свой путь в ад?