Чёрная рада

У дверей церкви стояла так называемая скарбоня, в которой хранился скарб, пожертвованный ревнителями просвещения народного, так как Братство продолжало существовать в смысле монастыря-училища. Щедрою рукою опустили туда свой вклад «на школы» наши богомольцы, и особенно Шрам, и не вдруг оставили Братский монастырь, хотя главною целью набожного посещения Киева были для них пещеры, в которых покоятся великие подвижники первобытной церкви южно-русской. В те времена Братский монастырь славился своею живописью. Один из монахов-братьев посвятил свою жизнь на украшение святой обители и расписал не только церковь, но и все галерейки, построенные вдоль ограды и под колокольнею для отдыха богомольцев. Живопись находили несравненною, вполне живою, и богомольцы не могли досыта на нее насмотреться. Она представляла разные события Священной истории, а так же и народные воспоминания о славных защитниках веры и имени русского, так называемых рыцарях, или богатырях, каковы были Морозенко, Нечай и другие казаки, прославленные неумолкающими до сих пор песнями. Морозенко, или другой подобный ему витязь, обыкновенно изображался избивающим, при зареве пожара, поляков, которых художник характеризовал свирепыми рожами и огромными брюхами. Земля была вся красная, в подтверждение стиха народной песни:

Де проіде Морозенко — кровавая річка.

В эпоху войн Хмельницкого все дышало казачеством и ненавистью к притеснителям нашей веры и самобытности; а потому монахи, натерпевшиеся вдоволь от католиков и униатов, позволяли своему художнику изображать, что ему угодно, для поддержания в народе духа ненависти ко всему неправославному и нерусскому. Не довольствуясь красками, художник прибегал к слову и прилагал к своим изображениям надписи: Рыцарь славного войска Запорожского, такой-то; а над поляками: А се проклятыи ляхи. К некоторым фигурам прибавлены были стихи, вроде тех, какие дошли до нас с рисунками, приложенными при тогдашних летописях, и с картинами, писанными на холсте и дереве [53]. Современная живопись очень нуждалась в пособии слова, и надписи доставляли посетителям монастыря столько же удовольствия, как и самые изображения. В таком вкусе написан был на церковной ограде казак Байда, предок отступника Вишневецкого. О нем народ поет до сих пор песню, как он висел у турок на железном крюке, но не смотря ни на какие мучения, не отрекся от своей веры. Было также написано и знаменитое возвращение гетмана Самуила Кошки из неволи. По словам народной думы, он пятьдесят четыре года томился в неволе на турецких галерах и пятьдесят четыре года скрывал при себе старинную хоругвь; не погнулся его казацкий дух во все это время ни на волос; устоял он против тиранства и искушений ренегата, Ляха-Бутурлака, выждал счастливый час, захватил в свои руки галеру, освободил товарищей и возвратился с ними на «святорусский берег», к казакам. Под этой торжественной сценой богомольцы наши прочитали стихи:

Тогді Кішка Самійло на чердак (палубу) выступае,
Хрещату давню корогов из кишені выймае.
Роспустив, до воды похилив,
Сам низенько уклонив...

А под группою казаков, стоящих на берегу:

Здоров, здоров, Кішко Самійло, гетьмане Запорозький!
Не загинув еси у неволі, —
Не загинеш з нами, казаками, на волі!

Эта картина написана была под навесом колокольни внутри монастыря. Когда наши богомольцы были ею заняты, с улицы послышался глухой шум, сквозь который пробивалась музыка.

 — Это «добрые молодцы» запорожцы гуляют, сказал провожавший их монах. — Смотрите, как наши бурсаки-спудеи бегут за ворота. Никакими мерами не удержишь их в ограде, как только услышат запорожцев. Беда нам с этими искусителями! Наедут, покрасуются в Киеве; смотри — после вакаций половина бурсы и очутилась за порогами!

Между тем музыка послышалась явственнее, и сквозь топот и говор толпы слышны были восклицания праздных зевак, сбегавшихся отовсюду посмотреть на разгульных братчиков: «запорожцы, запорожцы со светом прощаются»!