Чёрная рада

 — Не до вечери теперь нашему брату, отвечал батько Пугач. Довольно нам теперь работы и без вечери. Скоро будут наши сюда под Нежин. Вот едут уже царские бояре, мы их до Переяслава не допустим. Хорош город и Нежин для черной рады. Так нам уже теперь не до вечери.

И вышел из светлицы. Но на дворе казаки Гвинтовки слышали, как он сказал мещанам: — Чтоб их нечистый взял с их вечерею, этих панов окаянных! Пойдем лучше к вам, детки!

И мещане едва не на руках унесли батька Пугача.

Гвинтовка остался перед Шрамом в самом затруднительном положении: он чувствовал, что Шрам разгадал теперь его, а между тем ему жаль было и расположенности батька Пугача.

При наступающей с разных сторон буре, он старался в обеих враждующих партиях заготовить себе опору, чтоб, в случае перевеса той или другой, не пострадать вместе с прочими. До сих пор он умел ладить со всеми; но теперь размолвка с батьком Пугачем сделала его как бы сторонником Сомка, а это было ему совсем не по душе: он любил отпустить молодецкую фразу там, где говорили о родине и казацкой славе; но когда дело принимало серьезный ход, и нужно было рисковать имением и жизнью, там панство тотчас брало в нем перевес над патриотизмом.

Разные тревожные мысли терзали его душу; однакож он усиливался казаться радостным, и веселою беседою старался оживить свой ужин, за который все принялись теперь с постными лицами. Но ни его приветствия, ни поддельный восторг не имели никакого действия на старого Шрама, а при его нахмуренных бровях, отягощенных смутными думами, и всем другим было как-то жутко.

Гвинтовка вышел наконец из себя, и, не зная, на ком выместить свою досаду, напал на бедную княгиню, которая подавала на стол кушанья. Все ему не нравилось, все находил он сделанным по-лядски. Несчастная женщина дрожала, как былина в поле от ветру, и второпях опрокинула на стол коновку с наливкою. Это взорвало гнев её мужа, который, казалось, только и ждал чего-нибудь подобного, чтоб излить на нее всю свою злобу.

 — Чёртова кровь! вскричал он и толкнул ее так сильно, что бедная княгиня упала и осталась без чувств посреди светлицы.

 — Гей, черти! хамы! закричал Гвинтовка, возьмите к бесовой матери отсюда эту лядскую падаль!

Несколько девок выбежали из боковой двери и унесли полумертвую свою пани.

Черевань при этой сцене посматривал на Шрама, что он скажет, но Шрам, по-видимому, ничего не замечал.

После ужина он объявил хозяину, что завтра на заре едет в Батурин, а Петра оставляет у него в хуторе, как еще слабого после болезни.

С тем и разошлись все спать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Здоров, здоров, пане Саво!

Як ся собі маеш?

Добрих гостей собі маеш —

Чим их привитаеш?

— Ой дав бы вам меду и вина —

Не схочете пити:

Ой ви ж мене молодого

Хочете згубити!

Народная песня.

Петро, проснувшись на другой день, пошел в конюшню и не нашел уже там отцова коня. Еще на рассвете уехал неутомимый Шрам. Тяжело было на сердце у Петра: его преследовала все одна мысль. Прежде, бывало, его мучила холодность гордой красавицы, потом ревность к счастливому сопернику: теперь он знал, что его любят: это с одной стороны его радовало, но с другой — он тем больше мучился, что должен был отказаться от любви добровольно. Уважение к отцовской воле и к правам обрученного жениха было в нем так сильно, что у него не мелькнула в голове даже и мысль своевольно овладеть Лесею. Он, напротив, решился всячески от неё удаляться и при первой возможности вступить в воинское запорожское братство, чуждающееся женщин.

Походив по подворью, он не хотел возвращаться в покой; ему тяжело было встречаться с Лесею, не смотря на всю привязанность к ней. В тягостном раздумье он вышел за ворота, и пошел, от нечего делать, бродить по лесу.

Не смотря на продолжительную дорогу, после которой вчера он чувствовал себя очень измученным, теперь он был почти здоров, и приятное ощущение возрождающихся сил, при всем его горе, делало его чувства и мысли как-то грустно спокойными. Тоскуя о своей несчастной любви, он в самой тоске находил какое-то наслаждение, и, отказавшись от предмета, к которому стремился, ни за что в мире не согласился б отказаться от этой тихой грусти о нем. Незаметно он отдалился от хутора, и, продолжая идти машинально по узкой дорожке, увидел не в дальнем от себя расстоянии дым, выходящий из-за деревьев. Утреннее солнце просвечивало его своими золотыми лучами. Скоро показалась огорожа и убогая хатка под соломенною крышею. Он хотел было уже воротиться назад, чтоб не тревожить по пусту чужих собак, которых по хуторам держат всегда множество, как из-за дерев появились перед ним две фигуры, заставившие его остановиться. Молодая женщина вела под руку высокого и крепко сложенного казака, который, по-видимому, вовсе не нуждался в её подпоре и говорил ей: