Чёрное солнце (ЛП)

Я чувствовала, что Блэк тоже отправляется в это пространство, утягивая меня глубже с собой.

Его зрачки поглотили весь цвет радужек.

Изумление отразилось на его лице.

Что-то в этом выражении заставило меня ещё крепче стиснуть его.

Боль рябью прокатилась по моей груди, отдаваясь большим количеством чувств, чем я могла вместить в себя.

Я гадала, где я вообще нахожусь.

Я поражалась, что я, похоже, не прочь быть поглощённой им, потеряться в этом «Чёрном Квантуме», как он его называл — он ощущался таким органично похожим на Блэка, что он отразил его даже в своём имени. Все это время это находилось у меня под носом, на самом видном месте, не столько шёпот, сколько крик. Он объявил свой самый главный секрет в комнате, полной свидетелей, зная, что никто не услышит и не поймёт, даже если он повесит себе на шею табличку.

— Ты здесь, Мири… ты здесь…

Он бормотал это, целуя мою шею, лицо, прижимаясь ко мне всем телом, затопляя мой свет этим своим жаром, похожим на пекло.

— Gaos… ты полностью и безгранично здесь, — Блэк прижался ко мне лицом, издавая низкий звук. — Если я поглощаю тебя, то ты первая поглотила меня…

Я чувствовала, что он мне показывал, изумлённо наблюдала, как он вытаскивал моё присутствие из плотного поля света, окутывавшего нас обоих, окутывавшего весь дом.

Как только я увидела то, что он хотел мне показать, что он вытягивал из экстрасенсорного… Барьерного пространства… я могла лишь таращиться на это сквозь его глаза. Вид меня самой в этом пространстве шокировал меня намного сильнее, чем вид Блэка. Видя себя одну, отдельно от него, видя, насколько резонирующими и совместимыми, и все же разными были наши отпечатки, я поразилась ещё сильнее.

В обоих отпечатках я чувствовала океан.

Его океан и мой, один лунный свет и звезды, разные опасности и глубины.

Я чувствовала неподвижность своего океана, неподвижность древних звёзд, сиявших в черных струях ночи. Я слышала там музыку. Эта музыка была такой красивой, такой знакомой, такой совершенно и полностью знакомой, что на глаза навернулись слезы.

Я увидела в своём сознании мою маму, поющую для меня в этом пространстве.

Я видела своего отца, стоявшего за ней и смотревшего на меня — с изумлением смотревшего на все эти звезды. Я чувствовала его изумление из-за того, что я вообще существовала на свете. В своём сознании я видела, как катились слезы по его щекам, когда он прижимал меня к груди. Я чувствовала в нем такую сильную любовь, что не могла вместить её в себе.

В те несколько секунд я так сильно скучала по ним, что не могла дышать.

Я забыла.

Я забыла, как они ощущались.

Я забыла, как ощущалась их любовь.

Блэк окутал меня своим светом.

Я видела крылья, те бьющие разноцветные крылья, хлопавшие в ритме его сердцебиения. Весь его вес придавливал меня, его кожа, казалось, покрывала каждый дюйм моего тела. Теперь он двигался медленнее, его рука и пальцы ласкали моё лицо, другая рука массировала мою грудь, а затем скользнула ниже, к бедру, побуждая меня крепче обхватить его ногой.

Я приподняла бедра так, чтобы он мог войти глубже, и Блэк проиграл сражение со своей силой воли.

Он вошёл до упора одним жёстким толчком и удлинился.

Мой свет открылся, и я невольно вскрикнула.

Сочетание этих двух фактов едва не заставило Блэка опять потерять контроль. Боль рябью прокатилась по его свету, заставив его резко остановиться, хрипло вздохнуть, а затем издать гортанный стон. От него исходило такое наслаждение, что перед глазами у меня снова помутилось.

Все это время его свет продолжал подсвечивать мой.

Он хотел, чтобы я знала, насколько я ошибалась.

Он хотел, чтобы я знала, что все то, что я ощущала, в равной мере являлось и мной, и ним.

Почему-то эта его потребность в том, чтобы я увидела и поверила, вызвала во мне волну таких интенсивных чувств, что я не смогла сдержаться. Обвив Блэка руками, я ещё сильнее раскрыла свой свет и сердце, пытаясь отдать ему все — пытаясь позволить ему почувствовать.

Во всем этом я ощущала то, в чем каждый из нас нуждался.

Я чувствовала две вещи, которые мы отчаяннее всего желали дать друг другу.

Больше всего я хотела, чтобы Блэк знал, насколько он любим — насколько безгранично, непоколебимо и безусловно он любим таким, какой он есть. Он любим вне этого Чёрного Квантума, вне всех тех вещей, которых от него хотели другие, вне всего того, ради чего его использовали, порабощали, манипулировали или контролировали.

Эта любовь была такой простой, но для меня она казалась всем на свете.

Я умерла бы ради такой любви.

Я умерла бы без колебаний, без сомнений.

Я чувствовала, как Блэк впитывает её, точно мужчина, умирающий от жажды.

В то же время я чувствовала, что его свет полностью сосредоточен на мне, на том высоком безмолвном пространстве вокруг меня. Я чувствовала, как сильно он хотел, чтобы я это увидела.