Чёрные лебеди

— Мирка тебя, надеюсь, слушается?

— Еще бы не слушаться. Зря что ль каждый день кормлю и чищу?

— Ну, тогда держи вожжи. А я рядом по-стариковски.

Ехать предстояло всю ночь, и кашевар плотнее укутавшись в козий полушубок, привезённый стариком с прошлых «торгов», легонько хлестнув кобылу по тощему заду, присвистнул и телега, скрипя и покачиваясь, тронулась с места.

К середине ночи снегопад прекратился и по чистому небу бисером рассыпались мириады звезд.

— Без рукавиц зимой никак, — проснувшийся Знахарь выставил из полушубка сизый нос. Раскуривая трубку, продолжил: — Ты знаешь, в Гелейских горах, на самой высокой вершине Шура̀ есть большой каменный шатёр в виде шара. Живет там древний ведун Птаха. Ему лет раза в три поболе моего, а сколько мне я и сам не помню. Кхе-кхе-е… — Старик протяжно закряхтел, давясь дымом. — Так вот, говорят, тот Птаха сосчитал все звёзды на небе.

Долговязый задрал голову, окинул взглядом бескрайнее небо, присвистнул и недоверчиво процедил:

— Не-а. Уж я скорей поверю в то, что можно сделать непробиваемой медную кольчугу выварив её в заячьей крови вперемешку с колотым стеклом, нежели в такое.

— А чего так?

— Вон их сколько, в Небесном Мире. Одно слово — не счесть.

— И всё же, каждому количеству есть своя определенная мера. Четыре колеса у телеги, четыре ноги у Мирки. Мера — четыре. А в торговом обозе десять телег, значит колёс сорок. И так дальше до бесконечности. И для бесконечности тоже найдется мера.

— А времени хватит сосчитать?

— Хм, — старик с пониманием глянул на Ученика, — это ты правильно подметил. В том-то вся штука. Мыслю я, что Птаха до сих пор звёзды считает. И проживи он ещё тридцать три мои жизни, всех звезд ему точно не перечесть. Это как капель в Сухом море. Мера для них имеется, но хватит ли времени сосчитать?

— Может и пересчитает, — задумчиво протянул кашевар, — всяко бывает. Вон я, к примеру, и знать не знал о знахарстве, а встретил вас, как прозрел. Теперь уж точно знаю, что человек вечен. Лишь нужное зелье под рукой имей, и живи да радуйся. Или есть такая смерть, против которой нет чудо-зелья? А, Учитель?

Но тот не ответил. Потухшая трубка одиноко торчала из отворота полушубка. Старик блаженно спал.

Поутру с первыми лучами морозного рассвета на горизонте забелели стены Омана.

Ещё до открытия аптеки, пока Долговязый на заднем дворе сгружал с телеги баулы, старик долго и упрямо спорил с аптекарем Томэо о полезных свойствах кровопускания.

— … но лишь в течение трех дней после полной луны, иначе будет только хуже, — слышался за дверью его возбужденный голос.

— А если нет времени ждать? — не унимался аптекарь.

— Будет хуже!

Молчаливый мальчишка, помогавший Долговязому с выгрузкой вдруг спросил с интересом:

— Пойдешь на казнь?

Кашевар опешил.

— На набережной площади, в полдень. Весь город будет. Наместник вернулся, будут королевских шпионов за ребро подвешивать.

— Сам что ли?

— Чего ж сам? Для того Мясник есть.

Набережная гудела тысячами разгорячённых голосов. Лавочники закрывали магазины, уличные торговки сворачивали развалы, хозяева таверн выгоняли на мороз пьяных полусонных моряков. Всюду мельтешили крикливые мальчишки и непрестанно лающие дворняги. Первый девственный снег, ранним утром укрывший мостовую, истоптанный людскими ногами превратился в грязное месиво.

Прямо над причальной стенкой возвышались деревянные столбы с горизонтальной перекладиной, уходящей в сторону моря, на которой болтались четыре толстых корабельных каната с блестящими медными крюками на конце. Вокруг сооружения то и дело сновали плотники с пилами и топорами, что-то подправляя, подбивая и укрепляя. По всей видимости, конструкция возводилась ночью в спешном порядке и у эшафота ещё дымились костры, окутывая набережную тёрпким запахом еловой смолы.

Шеренга солдат в синих форменных плащах удерживала быстро растущую толпу горожан, откуда время от времени доносились недовольные возгласы:

— Не напирай!

— Куда прёшь, мразь!

Долговязый и мальчонка-подмастерье расположились далеко от эшафота, шагов за двадцать, ближе протолкнуться не удалось. Мальчишка подпрыгивал, тянулся на носочках, вытягивая струной тонкую цыплячью шею, но из-за плотно сомкнувшихся спин не мог ничего разглядеть. Он чуть не плакал, и лишь когда Долговязый усадил его на плечи, оживился, растянул рот в довольной улыбке и восторженно замахал руками:

— Скоро начнется!

Действительно, в преддверии кровавого зрелища, толпа загудела растревоженным ульем, подалась вперед, заходила волнами, и в этот миг вдали послышался глухой призыв сигнальной трубы. Гулкие барабаны громом откликнулись на её одинокий зов, и сотни глаз заворожено устремились к распахнувшимся воротам городских катакомб.

— Что там? — спросил Долговязый.

— Ведут, — крикнул мальчишка.

Толпа словно мерзкая старуха изрыгала проклятья:

— Шпионы Хора!

— Смерть королевским прихвостням!

Несмотря на свой рост Долговязый видел лишь перья на шлемах конвоиров и макушки приговоренных. Чем ближе приближалась шеренга к эшафоту, тем яростнее бесновалась толпа:

— На крюк их!

— Смерть!