Чёрные сердца

Алексей похлопал по чёрной обивке рядом с местом, где сидел он сам.

Я это проигнорировала.

Вместо этого я свистнула Пантеру.

Щенок ирландского волкодава скатился со своей постели и понёсся ко мне на своих долговязых лапах. Пока он бежал, я обошла диван и выбрала одно из кресел в таком же стиле, которое стояло напротив низкого столика, где слуги подали чайный сервиз и бутерброды.

Я опустилась в кресло, нарочно скрестив ноги под шёлковым платьем, в которое я была одета. Пантер добрался до меня в то же мгновение, когда я устроилась на месте. Он запрыгнул на удивление легко и грациозно для пёсика его возраста, присоединился ко мне на кресле и развалился на моих коленях.

Посмотрев на меня, он одарил меня щенячьей улыбкой, колотя лохматым хвостом.

Я улыбнулась ему в ответ, почёсывая за ушками.

Всё это время я ощущала на себе взгляд Алексея.

Я чувствовала, что он особенно пристально пялится на мои ноги в коротком, неуместно летнем платье, затем задерживается взглядом на моих обнажённых ступнях. Мне ненавистно было носить такую лёгкую одежду, особенно в присутствии этого отвратительного мудака, но они предоставили мне мало выбора даже в двух битком набитых гардеробных шкафах.

В любом случае, они поддерживали здесь такую высокую температуру, что мне наверняка было бы ещё некомфортнее в джинсах или кардигане. В каждой комнате пылали камины, в том числе и здесь, и это тоже не помогало.

В итоге я слегка потела даже в шёлковом платье с запахом.

Я знала, что от щенка на коленях будет ещё жарче, но не приказала ему слезть на пол.

Я опять подумала, стоит ли пнуть Алексея в горло.

Я представила себе весь процесс.

Как я небрежно опустила бы Пантера на пол…

Пока Алексей наблюдал, как я глажу собаку, я бы оттолкнула кресло назад, сместила свой центр тяжести вбок и совершила пинок прежде, чем он успел бы отреагировать — пнула бы его прямо в трахею голой пяткой.

Этот удовлетворительный хруст.

Созерцание того, как он хрипит, лежит парализованный на этом нелепом диване, выпучивает глаза и знает, что умирает, но ничего не может поделать. Я сажусь обратно в кресло, свистом подзываю Пантера вернуться ко мне на колени.

Я потягиваю чай, дожидаясь, когда он закончит умирать.

Я поглаживаю щенка и жду, когда появится команда безопасности.

Я жду, как они активируют удалённое управление, чтобы вырубить меня с помощью ошейника.

Будет ли это стоить того?

Какая-то часть меня была очень, очень убеждена, что это того стоит.

В то же время я невольно размышляла о том, насколько иначе я могла бы ответить на этот вопрос всего несколько лет назад.

От моего внимания не ускользнуло то, насколько более жестокими в последнее время были мои мысли. Я гадала, было ли это вызвано обстоятельствами, какими-то отголосками того, что я чувствовала от Блэка — того, что Блэк хотел от меня, той тяги, которую я ощущала от Блэка, пока он старался найти меня. Он хотел, чтобы я выбралась отсюда. Он хотел, чтобы я сделала всё возможное, чтобы убраться отсюда нахер и найти его.

Я тоже этого хотела, но не готова была умирать ради этого.

Какая-то часть меня ждала, но я не была уверена, чего именно.

Удобного момента, наверное.

Может, я просто ждала самого Блэка.

Потому что Блэк искал меня.

Это я точно знала.

Совсем как я искала его всякий раз, когда моя бдительность ослабевала, и я забывала про ошейник, он тоже искал меня. Мой свет кричал и звал его даже через ошейник. Какая-то часть меня ощущала, что его свет кричит и зовёт меня, даже если я не могла его услышать.

Мой свет так сильно нуждался в нём, что я вообще не могла мыслить связно.

Его свет нуждался во мне.

Я знала это, даже не задаваясь вопросом, откуда мне это известно.

Может, это само собой нахлынуло на меня.

Может, что-то между нами опять изменилось, пока мы находились в том другом измерении, где мы с Блэком играючи тренировались, познавая новые структуры в нашем свете.

Сейчас я думала об этом с каким-то изумлением.

Мы воспринимали это всё как забаву. Мы дурачились, учились новым навыкам, показывали друг другу всякие штуки, но никогда не воспринимали это всерьёз. Напротив, мы говорили себе, что тут ничего особенного, и всё это практически безобидно.

Но, видимо, это очень даже особенное.

Видимо, это не так уже безобидно.

Учитывая облик, в котором мой муж пребывал, скорее всего, даже в этот самый момент… и то, что он мог делать в этом облике… это совершенно не безобидно.

— Разве вы не станете спрашивать? — поинтересовался Алексей.

Я перевела на него взгляд.

Алексей наливал чёрный чай в две фарфоровые чашки с блюдцами.

Он использовал антикварный чайный сервиз, который казался французским, как и диван с креслами, и примерно из той же эпохи. Чайник, чашечки, блюдца, сахарница и сливочник все были такими же до нелепости узорчатыми, как диван: белый фарфор был вручную расписан лиловыми и пурпурными цветами. Цвет слоновой кости и причудливые фиолетовые узоры на огромном, похожем на кувшин чайнике, одновременно сочетались и не сочетались с подушками на диване и его чёрной бархатной обивкой.