Чёрный ангел

— Вот что, Люсенька, — сказала она внучке, пока слесарь, громко пыхтя по ту сторону двери, перепиливал ригель, — боюсь, это мероприятие затянется надолго. Мы не можем бросить открытую квартиру, придется ждать, пока не поставят новые замки. Не знаю, сколько провозится этот астматик, но непохоже, чтобы он стремился в книгу рекордов. Поэтому поезжай-ка ты без меня. Как вызволят нас из заточения, так сразу и поезжай.

Хотя Людмила чувствовала себя несколько неуютно при мысли о сольном выступлении перед незнакомой и, может быть, даже враждебно настроенной аудиторией, предложение бабушки показалось ей разумным. Но визит на работу матери не принес ничего, кроме злости и разочарования.

Войдя в вестибюль и оглядевшись, Людмила увидела сбоку стол с пепельницами и группу курильщиков, пьяных и печальных. Пока она подыскивала слова, объясняющие цель ее визита, растрепанная рыжая девица с потеками туши на щеках равнодушно сообщила ей, что кабинет стоматолога наверху, а остальные конторы сегодня закрыты. После этого объявления Людмила окончательно растерялась, но тут из-за стола поднялась сидевшая в дальнем конце брюнетка, которая заправляла всем на похоронах, и, узнав посетительницу, сказала:

— Вы на поминки? Проходите. — И махнула рукой в сторону полуоткрытой двери.

На лицах остальных курильщиков, только что взиравших на Людмилу с тупым безразличием, появился интерес. «А это еще кто такая?» — расшифровала она про себя вопросительные взгляды и с жалкой суетливостью поспешила удовлетворить любопытство присутствующих:

— Я — дочь покойной.

Фраза прозвучала до нелепости официально и глупо, но Людмила сильно сомневалась, что неудачная формулировка способна оказать такое действие: глаза сидящих за столом повылазили из орбит, челюсти отпали.

— Ты знала, что у Ирен есть взрослая дочь? — спросил у брюнетки бородач в мешковатом свитере после минуты молчания.

Людмила заскрипела зубами. Напрасно она боялась, что мать опорочила ее перед своими коллегами, — эта мерзкая тварь просто не потрудилась упомянуть о существовании дочери, будто той никогда и не было на свете. С каким наслаждением Людмила швырнула бы в эти изумленные недоверчивые рожи все, что думает об их драгоценной Ирен, которую на самом деле звали глупым бабьим именем Таисья, об этом бессердечном чудовище, разбившем о батарею голову пятилетнего ребенка, а потом и вовсе бросившем дочь на произвол судьбы, как паршивую собачонку. Но откровенность в данном случае была бы не лучшей политикой, и Люся благоразумно промолчала, попытавшись выдать лицевую судорогу за печальную улыбку. Брюнетка, однако, судорогу заметила, только истолковала ее по-своему. Метнула в сторону бородатого укоризненный взгляд, подошла к Людмиле, обняла ее за плечи и легонько подтолкнула к двери, на которую показывала раньше.

— Мы очень сочувствуем вашему горю. Ирен тут все любили. По-настоящему. А вы похожи на маму, те же глаза. Да, простите, я не представилась. Меня зовут Полина.

— Людмила, — буркнула убитая горем дочь, сражаясь с искушением оспорить свое сходство с матерью.

Ее привели в небольшой зал, помогли снять пальто, усадили за стол, налили водки, положили на тарелку блинов и кутьи.

— Помянем Иринку еще раз, — сказал кряжистый блондин с широким мужицким лицом. — Светлейшей она души человек. Быть ей в следующем воплощении бодхисатвой.

С этими словами он одним махом вылил в себя неслабую дозу прозрачного зелья, и на его голубых глазках выступили слезы страдания — то ли от разлуки со светлейшей Ирен, то ли от залихватского глотка.

Людмила тоже выпила водки — сначала рюмку, потом другую. После этого кристалл ненависти, резавший ей нутро острыми алмазными краями, немного помутнел и размягчился. Она без особого напряжения сплела слезливую историю и скормила ее скорбящим, которые внимали ей с жадным любопытством.

— Когда мне было пять лет, мама сильно заболела — у нее было что-то вроде нервного срыва. Ее надолго положили в клинику и даже дали инвалидность. Папа очень любил ее и никогда бы от нее не отказался, но она не хотела быть ему обузой и сама настояла на разводе. Мама болела очень долго, несколько лет, а когда выздоровела, полюбила другого мужчину. Она бы забрала меня к себе, но бабушка ни за что не соглашалась, да и я уже привыкла жить с папой и стариками, а маму к этому времени совсем забыла. Мне так больно сейчас. Я ее почти не знала и теперь уже никогда не узнаю.

Получилось очень трогательно. Кто-то из девиц, сидящих за столом, всхлипнул. Довольная собой, Людмила плавно перешла к истинной цели своего визита:

— Мне бы очень хотелось поговорить с кем-нибудь из маминых близких — с мужем, с подругой… Папа рассказывал мне о Елизавете, которая дружила с мамой всю жизнь, с самого детства. Извините, Полина, — обратилась она тихонько к сидящей рядом брюнетке, — я здесь никого не знаю. Вы не могли бы показать мне этих людей?

Полина покачала головой.