Чёрный ящик

– Витька, он чо, обиделся? – спросил у меня Худяков. – Вот дурак. Да разве на неудачу обижаются?

– Не знаю, – сказал я. – Вообще он парень не обидчивый.

Гриша неожиданно бросил ружье на землю и, не расстегивая, снял халат через голову.

– На! Хрен с ним, – сказал он. – Помнить, может, будешь, когда полномочным послом станешь.

– Век не забуду, – я разорвал остатки халата напополам и стал обвязывать стертую ногу. – Пришлю тебе десяток новеньких.

– Куда он уходит? – тревожно спросил Худяков. – Витька, его надо завернуть! Эге-ей! – заорал он гортанно. – Назад, говорю тебе! Слышь?! У меня есть шкура! Я тебе прода-ам!

– Сам ты шкура! – донеслось из леса.

Я увидел, как Худякова затрясло. Ноздри вздулись, будто у загнанного коня, и лицо нехорошо побледнело.

– Вернется, – успокоил я Худякова. – Куда он денется?..

– Куда?! – закричал на меня Худяков. – Да я же за вас отвечаю…

Он выматерился и побежал следом за Ладецким.

– А Пухов сейчас – рвет и мечет, – вздохнул Гриша. – Выговор мне обеспечен… Ладецкий! Брось придуриваться, пошли домой!

Я обулся, встал и только сейчас ощутил холод промокшей одежды. Повар тоже, засунув руки в карманы, дрожал и облизывал посиневшие губы.

– Верни-ись! – гремел по тайге голос Худякова и удалялся, глох за расстоянием.

Потом опять все стихло, и несколько минут мы стояли с Гришей молча, глядя друг на друга. Психу Ладецкого я не придавал значения, но сейчас какое-то неясное беспокойство толкало изнутри, заставляя думать, что же произошло. Я огляделся и понял, что тоже не знаю, в какую сторону идти. Мы так долго крутились по тайге, гарям, болотам, что я начисто потерял ориентировку. Почему же Ладецкий так уверенно пошел от нас? Значит, он знал, в какой стороне лагерь, знал, куда идет. Все-таки пятый год в геологии… Зачем же в таком случае Худяков пытается вернуть его?.. Я прислушался. Худяков, видно, догнал Ладецкого и у них шел разговор, но о чем, понять было невозможно. Доносилось лишь какое-то курлыканье и эхо.

– Пошли за ними, – сказал я, – чего тут стоять.

– Пошли, – безразлично проронил Гриша. – Мне что…

Я не успел сделать и двух шагов, как там, откуда был слышен разговор, хлестко ударил выстрел. Загудело в голом осеннем лесу, пошло играть громом, сотрясая тишину. И не успели затихнуть отзвуки, как новый выстрел дробно откликнулся в вершинах деревьев.

– Палят, – прокомментировал Гриша и поежился. – Теперь хоть пали, хоть не пали, а медвежатника в зубах не застрянет.

Через несколько минут раздался треск сучьев и на луговину вышел Худяков.

– Чего стоите? – крикнул он. – Пошли! Ну его… Одумается – придет.

Всю дорогу шли молча. Худяков несколько раз стрелял на ходу, а потом стоял и прислушивался. Примерно на середине пути мы простояли минут двадцать, и Худяков пальнул дважды, пригнувшись, что-то высматривал вдали между деревьями, но в тайге было тихо, словно, кроме нас, – ни одной живой души…

Лишь выйдя на окраину Плахино, я убедился, что мы шли правильно. Как умудрился Худяков ориентироваться в пасмурную дождливую погоду и за пятнадцать километров ни разу не ошибиться, я не понимал.

Но здесь, уже на окраине Плахино, я понял другое: вышло так, что мы бросили Ладецкого одного в тайге. Ладецкий теперь уходил в противоположную от поселка сторону…

– Худяков… мужики, – я поймал Худякова за рукав. – Мы же Ладецкого бросили…

Он повернулся ко мне, глянул с сожалением, как на больного.

– Мне собак жальче, Витька… – проговорил он. – Ослабнут совсем – помнет зверь.

– А он? А Ладецкий как?! У него куска хлеба нет! Он почти раздетый!

– Придет, – уверенно сказал Худяков. – Помается, хлебнет мурцовочки и придет… Вот собаки на выстрел не пошли – плохо. Шайтан всегда ходил, а тут обозлился, что ли… Пропадут, не дай бог…

Я представил, как Ладецкий сейчас «хлебает мурцовочку», бредет где-то под холодным дождем в одной энцефалитке и все дальше уходит от лагеря… – Искать надо, – сказал я. – Пошли назад!

Худяков остановился, тяжело присел на горелый комель бревна.

– Иди, – бросил он, – поищи. А я с места не стронусь… – И вдруг закричал, краснея: – Чо ты там думал, когда я его возвернуть хотел?! Мозолики свои обласкивал? А тут хватился – пойдем искать? Вот и ищи!

Он вскочил, схватил ружье и побежал к своей избе. Голенища сапог хлопали, широкие штаны развевались на худых мальчишеских бедрах, и я опять вспомнил пастуха Кешу. Однажды мы прогоняли коров мимо смолзавода, и я, отстав, заглянул в дыры под развалинами, где всегда жили змеи. Под круглой, сколоченной из толстых плах крышкой мелькнул серый бок гадюки. Я схватил палку и сунул под крышку. Змея зашипела и ударила зубами в деревяшку. Я ощутил резкий толчок, будто по палке пробежал электрический ток. Змея не давалась, ускользала, извивалась, сползала на землю и стремилась уйти вглубь под крышку. Кеша прибежал и, вращая глазами, закричал хрипло и зло:

– Ты что делаешь, гад?

Я отпрянул от крышки и бросил палку. Кеша упал на колени и заглянул в темную щель. Лицо его стало добрым и счастливым.

– Голубая змейка! – закричал он и лег щекой на землю. – Голубая змейка…