Чёрный кофе

Ахмет-хану было действительно нечего искать в подвале — потому что все самое ценное оттуда вынес похожий на мальчика Гриша.

Гриша прошел по улице до угла спокойным шагом, вразвалочку. Он издавна усвоил правило, гласившее: «Если сделал что-то незаконное, иди медленно, иди, не торопясь, иначе кинутся на тебя добропорядочные граждане и сдадут куда надо».

Но пройдя так два квартала, он не выдержал — и побежал стремглав, кутая что-то краем куртки.

Хейфец бежал по улице, не оглядываясь. Не спасет ничего — ни вера, ни прошлые заслуги отца, первого члена Верховного Совета, потому что теперь Гриша работал на ставших притчей во языцех хозяев кофемафии.

А за пазухой у него, будто спартанский лисенок, копошился пушистый зверок.

Этого зверка искали араби и рабусты и давали за него столько, что не потратить ни за пять лет, ни за десять — да только Гриша знал, что не успеет израсходовать и сотой доли, как его найдут с дыркой в животе и кофейной гущей в глотке. Так казнили предателей, а предателем он не был.

Хейфец бежал по улице и радовался, что дождь смывает все запахи — дождь падает стеной, соединяя небо и землю. Шлепая по водяному потоку, водопадом падающему в подземный переход, он пробежал темным кафельным путем, нырнул в техническую дверцу и пошел уже медленно. Над головой гудели кабели, помаргивали тусклые лампы.

Зверок копошился, царапал грудь коготком.

Хейфец остановился у металлической лесенки, перевел дух и начал подниматься. Там его уже ждали, подали руку (он отказался, боясь выронить зверка), провели куда нужно, посадили на диван.

К нему вышел Вася-рабуста.

— Спас кошку?

Хейфиц вместо ответа расстегнул куртку и пустил зверка на стол. Зверок чихнул и нагадил в пепельницу.

Вася-рабуста сделал легкое движение, и рядом вырос подтянутый человек в костюме.

— Владимир Павлович, принесите кошке ягод… Свежих, конечно. И поглядите — что там.

Подтянутый человек ловким движением достал очень тонкий и очень длинный нож и поковырялся им в кучке. Наконец, он подцепил что-то ножом и подал хозяину уже в салфетке.

Вася-рабуста кивнул, и перед зверком насыпали горку красных ягод.

Зверок, которого называли кошкой, покрутил хвостом, принюхался и принялся жрать кофейные ягоды.

В этот момент Хейфец понял, что материальные проблемы его жизни решены навсегда.

Ахмет-хан сидел в лаборатории Собеса и стаканами пил воду высокой очистки. Старик Пепперштейн ушел, и пробы для анализа принимал его сверстник Бугров.

Он звал его по-прежнему — Рашидом, и Ахмет-хан не обижался. У них обоих была схожая судьба — недавняя натурализация, ни семьи, ни денег — один Собес с его государственной службой.

У Бугрова в витринах, опоясывающих комнату, были собраны во множестве кофейные реликвии — старинные медные ковшики, в которых кофе готовился на открытом огне и в песочных ящиках; удивительной красоты сосуды из термического цветного стекла; фильтрационные аппараты; конусы на ножках или те, что ставили когда-то непосредственно на чашку; электрические кофеварки, в которые непонятно было, что и куда заливать и засыпать.

Чудной аппарат блистал в углу хромированным боком. Этот аппарат состоял из двух частей, и водяной пар путешествовал по нему снизу вверх — через молотый кофе. Набравшись запаха и кофейной силы, этот пар транспортировал их в верхнюю часть.

Старик Пепперштейн рассказывал сослуживцам, что по цвету кофейной шапки из этого аппарата он может определить стоимость и состав кофе до первого знака после запятой.

Но кто теперь смотрит на эти шапки — в эпоху растворимых кристаллов и суррогатного порошка.

— Ты слышал про легалайс? — спросил Бугров, наливая еще воды.

— Про это дело много кто слышал, да только непонятно, что с этим будет. Вчера на совещании говорили, решен вопрос со слабокофейными коктейлями. Это все, конечно, отвратительно.

— Знаешь, я иногда думаю, что кофе нам ниспослан сверху — чтобы регулировать здоровье нации. — Бугров был циничен, проработав судмедэкспертом десять лет. — Я вскрывал настоящих кофеманов — ты только на переподготовке слышал, какая у них сердечно-сосудистая, а я вот своими руками щупал. Всех, у кого постоянная экстрасистолия, можно сажать.

Иногда я думаю, что наше общество напоминает котелок на огне — вскипит супчик, зальет огонь и снова кипит. Я бы кофеманов разводил — если бы их не было. Да ты не крути головой, тут не прослушивается — а хоть бы и прослушивали, куда без нас.

Мы состаримся, над нами пальнут на кладбище, и все — потому что нас некуда разжаловать. А вернее, никто не пойдет на наше место.

Ахмет-хан соглашался с Бугровым внутри, но не хотел выпускать этого согласия наружу. Он был честным солдатом армии, которая воевала с кофеманами. Общество постановило считать кофеманов врагами, и надо было согнуть кофеманов под ярмо закона.

Это было справедливо — потому что общество, измученное переходным периодом и еще не забывшее ужас Южной войны, нуждалось в порядке. Оно нуждалось в законе, каким бы абсурдным он кому ни казался.

Сам Ахмет-хан мог бы привести десяток аргументов, но главным был этот — невысказанный.