Чёрный маг

…Дождь. Он льется с неба уже неделю, день за днем, прекращаясь лишь на ночь. Он пропитал водой все, что может намокнуть, и, кажется, даже то, что намокнуть не в состоянии. Размеренно и неумолимо он падает и падает из свинцовых, без единого просвета туч.

Алвис бредет по дороге, уже не обращая внимания на потоки грязной воды, временами проваливаясь в нее чуть ли не по колено. Бредет, уже ни на что не надеясь, скорчившись под струями падающей с неба воды.

Он даже не мечтает о том, чтобы оказаться под крышей, поскольку ему уже не верится, что подобное возможно. Он мечтает лишь о том, чтобы не сойти с ума и дойти хоть куда-нибудь, увидеть хоть одно человеческое лицо. После этого можно лечь прямо в грязь, закрыть глаза и забыться, пусть даже это закончится его смертью.

Конечно, это была лишь сказка, которую выдумало его упорство, чтобы толкать вперед, чтобы он не остановился и, в самом деле упав, не захлебнулся жидкой грязью. Потом, когда он встретит людей, упорство придумает что-нибудь другое. Может быть, оно заставит его верить в то, что он обязательно должен поесть и лишь потом отдать концы. Может быть, что-то другое.

Алвис об этом не задумывался. Он шел. Процесс продвижения вперед отнимал у него все силы. Думать, пытаться понять, что с ним происходит, было непозволительной роскошью.

Он вступил в поток относительно чистой воды, благополучно обошел едва видневшееся над поверхностью воды дерево. Потом снова началась жидкая грязь. Алвис споткнулся и упал в нее, хлебнув широко открытым ртом грязную, холодную воду. Упрямство заставило его встать, откашляться и двинуться дальше.

А дождь барабанил и барабанил по голове, утрамбовывал, старался вбить его в эту смесь грязи и воды.

Он шел. До тех пор, пока упрямство не кончилось. Вернее, оно лопнуло, словно детский надувной шарик, и оставило после себя лишь безразличие и тихое, почти неощутимое желание умереть. Сил не осталось даже на то, чтобы остановиться, а потом заставить себя упасть в грязь и попытаться ею захлебнуться.

Он сделал еще несколько десятков шагов, но тут вода завершила то, над чем трудилась уже много часов, понемногу выпивая из его ног, а через них и из его тела тепло. Оно кончилось, и вместе с последней его частицей ушло то, благодаря чему Алвис ощущал себя живым существом, еще способным чувствовать и мыслить.

Тут он остановился, поскольку где-то глубоко внутри него открылся крохотный клапан, из которого просочилась последняя резервная капля сознания, приказавшая ему это сделать.

Он остановился. И мир вокруг замер в жуткой, неестественной тишине, стал всего лишь картонной декорацией, через которую вдруг проступили нити основы. Они были разноцветные: красные, желтые, зеленые, желто-розовые, мраморно-бежевые, антрацитовые в квадрате, иссиня-белые, немыслимых цветов и оттенков, названия которых он не знал, да и не мог придумать. Они были, эти нити. Они связывали между собой исхлестанные дождем деревья, и мусор, крутившийся в водовороте прямо у его ног, и трупик дохлой крысы, плававший возле голых, потерявших листву кустов. Они выходили из кончиков его пальцев и соединялись с этой окутывавшей окружающее пространство паутиной, вливались в нее, становились ее частью, охватывая собой все окружающее пространство, весь лес и, кто знает, может быть, весь мир.

Впрочем, большого значения это не имело. Хотя бы потому, что через эту сеть, через связывающие его с ней нити в Алвиса хлынула энергия, возвращая ему тепло и способность мыслить, а также двигаться.

И минут пять он стоял неподвижно, насыщаясь этой энергией и теплом, впитывая их в себя, словно губка. Когда же эти пять минут прошли, он двинулся дальше. Он свернул в сторону и ушел с превратившейся в грязевое болото дороги в глубь леса. Где-то там, не очень далеко, в этом насквозь промокшем лесу, было существо, отчаянно пытающееся спастись, нуждающееся в ком-то большом и сильном. Конкретно — в нем.

Он нашел это существо. С помощью линий это было не трудно. Он нашел его и спас. Линии исчезли — сразу, резко, словно кто-то стер их одним движением руки. И мир снова стал привычным и знакомым.

Через несколько часов, все-таки добравшись до города, сидя в тепле гостиницы и поедая горячую похлебку из мяса игуанодона, обильно сдобренную корнями съедобного папоротника, Алвис вспомнил о линиях и усмехнулся.

Что только не привидится людям, находящимся на грани жизни и смерти.

Кстати, существо, которое он спас, так и осталось с ним. Отзывалось оно на имя — Дьюк.

— Ну как? — спросил Алвис у таксиста. — Достаточно?

Тот помотал головой, словно гурман, которого оторвали от вкусного блюда, и тихо попросил:

— Еще, еще немного. Ну, еще самую малость.

Алвиса передернуло от отвращения. Но остановиться он уже не мог. Что-то с ним происходило странное, и виноват в этом был несомненно таксист, каким-то образом заставлявший его вспоминать и вспоминать.

Это было нечестно, не по правилам, вопреки уговору. Но остановиться было уже невозможно. Алвис закрыл глаза…